Это место в Москве было его любимым. Рядом - Большой Каретный и сад "Эрмитаж", Самотёка и Петровка, 38... Здесь он жил, здесь жили его друзья...
           Именно здесь, на Страстном бульваре у Петровских ворот, сдвинув за спину гитару, и шагнул он на пьедестал, широко раскинув руки.
           Именно здесь, в уютном уголке старой Москвы, мы и назначаем встречи со своими давними и новыми друзьями. И говорим, говорим, говорим...
           Сегодня здесь, у памятника Владимиру Высоцкому мы встречаемся с поэтом Юрием РЯШЕНЦЕВЫМ.
           - Юрий Евгеньевич, совсем недавно мы отметили шестидесятилетие Владимира Семёновича Высоцкого. К этому времени вышло множество книг, растиражировано огромное количество пластинок, дисков, кассет, его именем называют улицы, ему ставят памятники... Давайте поговорим о том, что же сегодня для нас Высоцкий...
 

           - Знаете, у меня вообще с памятниками особенные отношения. У меня даже есть роман, где памятники действуют как живые люди, вместе с живыми людьми, где свои конфликты, коллизии, интриги. И меня всегда интересовало: как существо, бывшее живой плотью, имевшее отношение к этому пространству, вдруг встаёт посреди этого пространства в качестве какого-то материала, никакого отношения к его плоти не имеющего...
           Возникают тысячи разных вопросов. Кто такой этот кумир из металла или камня, стоящий на стогнах того города, где он жил? Чей это сын или чьё это дитя? Дитя ли того, кого памятник этот изображает, или это дитя скульптора и передаёт в основном его пластику? Мне всегда было интересно это, потому что для меня трудно отождествить памятник и человека. В самую последнюю очередь я его отождествляю с тем человеком, который изображается. Это вопрос попадания скульптора. Мне было бы о чём разговаривать, скажем, с сидящим Гоголем, но у меня нет совершенно никаких вопросов к Гоголю стоящему. У меня есть много вопросов, довольно агрессивных, к Владимиру Маяковскому, к поэту. Но к памятнику Владимиру Маяковскому у меня нет ни малейших вопросов, потому что, я думаю, нет попадания... А с другой стороны этот памятник для меня - некое место, где на моих глазах были разогнаны последние оттепельные поэтические тусовки, и я видел, как тихо падал снег и как со всех сторон понаехали машины с бригадмилом, покидали тех ребят, которые читали и слушали стихи, в грузовики и увезли в ближайшее отделение милиции. А на месте, где только что собирались для чтения стихов, стояла та братва, которая играла в "жучка". И было совсем другое времяпрепровождение...
           Поэтому, когда меня спрашивают о Высоцком... Я как должен воспринимать Высоцкого и его памятник в центре города? Как двух разных Высоцких? Двух разных существ? Мне очень трудно иметь дело с памятником. Ведь он мне должен напомнить о том, что был такой человек, а я этого и так не забываю никогда...
           Но я очень рад, что такой памятник существует, хотя бы потому, что сюда будут приходить дети и спрашивать: "Мама, это кто?". И мама будет говорить -кто. А умная мама придёт домой и поставит кассету с записями Владимира Высоцкого. И это, конечно, очень полезная вещь. Но лично для меня проехать, скажем, мимо бара, который известен под названием "Бар Высоцкого", значит больше, потому что я знаю, что он там любил стоять. И растворённый в пространстве он для меня значит больше, чем материализованный в этом пространстве в виде памятника. И это относится буквально ко всем людям, которые оказались заключёнными в бронзу. Нет, совершенно правильно, что ставятся памятники. Более того, их ставится гораздо меньше, чем у нас есть людей, которые это заслужили. Но лично моё отношение к памяти таких людей прежде всего связано с местом, где они бывали. И даже когда я прихожу на кладбище, я очень остро чувствую, что его там нет, а есть он где-то, где он - живой, понимаете?
           Я очень большие надежды возлагал на музей, который был, на Дом Высоцкого. В последний раз я там разговаривал с Люсей Абрамовой. Но с тех пор я так и не знаю, что там получилось. К сожалению, этого музея уже нет, я его не ощущаю...
           Мне кажется, что Высоцкий заслужил разговор более конкретный, чем мы ведём, он просто заслужил его. Поэтому я хотел бы пойти как-то вглубь.
           У меня сложные отношения с этим автором хотя бы потому, что я сотни раз мог сидеть с ним за одним столом и ни разу не сел. У меня есть такие строчки: я люблю народных героев ненавязчиво, издалека. Совсем не потому, что я его не любил, я его любил. Мне очень нравилось то, что он делал. Но я представлял, сколько вокруг этого человека людей, сколько лезет с ним познакомиться народу и какое он испытывает давление со стороны любящих его.
           Что такое Высоцкий вглубь, - мне кажется, это разговор литературоведов и историков искусства. Что такое для нас спускаться вглубь в связи с Высоцким, -вот что интересно. Я не литературовед, лучше меня найдутся люди, которые расскажут, почему Высоцкий интересен как поэт или как актёр. Я другой профессией занимаюсь. Но я читатель, и слушатель, и зритель. Я имею право думать и говорить о нём, размышлять о том, что случилось. Прошло восемнадцать лет, как его не стало, это чудовищный срок. Что изменилось в нашем отношении к Высоцкому? Победил он в нас или потерпел поражение? Я думаю, что он победил, и знаете почему? У меня есть очень грубые и гражданские доказательства того, что он победил, во всяком случае, лично во мне. Мне его очень не хватает в гражданских ситуациях, как ни странно. Я - человек, совершенно лишённый гражданских и политических амбиций, никогда не высказываюсь (мне это не интересно) по политическим ситуациям. Но я думаю, что если бы мог встать Высоцкий и сказать в морды некоторым людям, кто они есть, это имело бы огромное влияние на нашу сегодняшнюю жизнь. Если бы он сказал, что он думает о Чечне, если бы он сказал, что он думает об этих рвущихся объяснить, как надо жить, портивших ему жизнь ещё до его рождения, то очень многие люди, для которых депутат Пупкин, пусть даже самый благородный и умный, ничего не значит, послушали бы Высоцкого. В этом смысле он, как ни странно (я всегда улыбаюсь, когда говорят: поэт в России больше чем поэт), был как раз больше чем поэт. Потому что он открывал людям глаза. Сейчас пришли бы к нему эти наглые ребята, которые и решают в общем-то всё, пришли бы и спросили: "Володь, а как ты думаешь?" Я имею в виду не правителей, а просто активную часть населения, которая может прикрикнуть на президента, или наоборот, пойти защитить Белый дом, или взять его... Они бы пришли к нему и сказали: "Володь, как быть? Ты скажи. Чё ты думаешь воще, эти суки правы или нет?". Спросили бы, за кого голосовать, грубо говоря. И он, не имея никаких политических постов, амбиций и прочее, безукоризненно разобрался бы и сказал бы им просто, не навязывая, десять раз извинился бы, наверное, за свою точку зрения: ребята, по мне вот так. И они ушли бы и сделали всё правильно. Вот это для меня совершенно очевидно.
           Что касается других вещей, вещей/собственно относящихся к искусству, даже формообразующих, я бы сказал: это поэт, синтетический мастер, который объединил в себе несколько жанров. Вы сейчас послушайте, как поют наши артисты. Они же все поют длинные согласные звуки, они поют: л-л-л-л-л-л-л, м-м-м-м-м-м, н-н-н-н-н-н-н... Такое пение было открыто им, Высоцким! Это великое открытие. Он вдруг понял, что русские согласные можно тянуть. И ведь все теперь поют так, никто даже не думает, что это от Высоцкого. Родилась целая категория людей, которые так поют, Джигурда, например, и другие, они же не специально поют под Высоцкого, он просто дал возможность людям, которые раньше постеснялись бы раскрыть рты из-за своего хриплого голоса, петь. Это удивительно.
           Мы знаем: не было певческого голоса у Утёсова, а он пел. Но после Утёсова страна не запела хриплым голосом, а после Высоцкого запела. Потому что в этом и свобода, и открытие! И таких вещей, связанных с Высоцким, мы можем насчитать множество.
           Когда я читаю о нём, часто сержусь: там девушку обидел, там нехорошо с кем-то обошёлся... Постоянно встречаются какие-то вещи, которые огорчают. И тогда я говорю себе: "Господи Боже, какой ты молодец, что ты не лез в эту компанию, не шёл, когда звали: Юрка, будет Высоцкий!*. Может быть, познакомившись с ним тогда, я бы не обращался так часто к нему сейчас...
           Это вообще хорошо: не быть знакомым с крупными людьми. Я не отягощён воспоминаниями не только дружбы, но и простого знакомства с Высоцким. Поэтому у меня есть высокая привилегия обращаться к нему только как к настоящему большому поэту. Это очень внутреннее. И это всегда со мной.
           Я помню, как Межиров в редакции журнала "Дружба народов" читал наизусть четыре строчки Высоцкого и говорил, что это дивно, красиво.
           Я никогда не понимал, почему Высоцкому, при его такой популярности, важно было ещё признание мастеров-профессионалов, почему он стремился ещё и к элитарному признанию. Такой человек, как Высоцкий, он ведь был гораздо шире, чем они. Он имел такое признание, что я думал: Боже мой, зачем тебе ещё и признание этих авгуров, которые там сидят... в Союзе. Высоцкий, конечно, имел ряд профессиональных грехов, и это совершенно очевидно, поэтому очень просто было доказать, что не надо ему вступать в Союз писателей.
           Когда вышли его книги, то потери определённого качества стали неизбежны. У такого исполнителя, как Высоцкий, отнять исполнение и при этом ждать, что не потеряется качество, - смешно. Мой любимый Юлий Ким запланирован на музыку, уберите эту музыку - он будет всё равно интересен, потому что талантлив. Но это совершенно другое качество. И это сейчас проявилось в спектакле Левитина: как только актёры начинают его читать без музыки, я ничего не понимаю. Потому что он существует в определённой музыкальной фразе. А Высоцкого иногда можно воспринимать и без музыки. Вот, например, Галич в этом смысле выглядит гораздо убедительнее без музыки, он изощрённый техник. У Высоцкого - свобода, и это показатель мастерства, но я не могу сказать, что у Высоцкого была изощрённость Галича. Галичу никто не мог сказать: ты не стихи пишешь. В нём был аристократизм...
           Когда я начинаю разговаривать о поэзии и меня спрашивают, кого читать, - я говорю: читайте Чухонцева. Мне отвечают: не знаю такого. Ну хорошо, если вы не знаете Чухонцева, вы вообще не знаете сегодняшней русской поэзии. Вот что получается: Россия перестала наконец-то притворяться, что она обожает стихи. На-ко-нец-то! Всю жизнь она придуривалась, на самом деле обожая в стихах фигу министру культуры или министру КГБ, или ещё какому-нибудь министру. Стихи в России, как и во всём мире, любили те, кому и положено любить. Страна, любящая стихи в такой мере, как притворялась Россия, - просто ненормальная страна. Не бывает так. Это как любовь к симфонической музыке. Нельзя, чтобы ломилась вся страна на этот концерт.
           Получается, что Высоцкий рвался от широкой популярности к узкой - это очень интересный парадокс. Это черта очень требовательного к себе человека, которому слава нужна была меньше официального, профессионального признания. Редкая вещь. Он от славы широкой, всесоюзной славы рвался к узкому признанию авгуров, к признанию людей, понимающих в стихосложении, в поэтике. А профессионалы морщились, и я не могу их осуждать за это, если честно. Лучше всех сказал в этом смысле, может быть, Евтушенко: Высоцкий - чемпион по многоборью. Он проигрывает в музыке, скажем, тому же Киму, потому что Ким как мелодист - куда там... Я сейчас его танго слышал, это же обалдеть можно. Он проигрывает в слове отдельно каким-то мастерам стиха, он может проиграть как исполнитель какому-то певцу... Но поди собери в одном человеке все эти качества! И в этом смысле Евтушенко прав: он чемпион по многоборью. И это надо чётко и ясно себе представлять.
           Он, конечно, народный герой. Но ему нельзя, не надо завидовать. Смешно, когда интеллигентный мальчик, хорошо пишущий стихи, вдруг мне говорит: "Вот посмотрите, какая у Высоцкого корявая строчка, а у меня найдите такую. Почему же я не Высоцкий?" - "Да потому ты и не Высоцкий, что такие дурацкие вопросы задаёшь!". У Высоцкого была спрессованная энергия, было попадание интеллигента на народ, понимаете!? У интеллигента есть несколько способов: либо сделать шаг и пойти в музей, либо, как Очкарик из нашей с Шифриным "Слободы", отсидеться у себя дома, либо выйти во двор - и тогда судьба твоя развивается по-разному: то ли тебя будут бить всю жизнь, то ли только вначале, а потом ты сам начнёшь бить, - по-разному. У Высоцкого таких вопросов не было никогда.
           Представьте, я стою у памятника Высоцкому, смотрю на него и думаю: дураки вы дураки. Я имею в виду людей, пытающихся осмыслить роль народа и пытающихся рассказать о ней, тех, кто думает о том, что такое русская ментальность, что такое русская судьба. Все они - господа объясняющие. Я думаю: как же вы не понимаете, что наша слава и наша гениальность российская совершенно не в тех областях лежит, в каких вы её пытаетесь найти. Ну нет у нас великих полководцев, ну нет. Суворова никто не знает. Знают Александра Македонского, знают Наполеона, знают Ганнибала. Нельсона знают, Нахимова не знают. Никого не знают из наших великих общественных деятелей, кроме Петра Великого, может быть. Потому что в этой области Россия гениев, по-моему, не создавала. Но в России даже самый последний человек способен к артистизму, способен к поэзии, философии - от философствования домашнего до каких-то невероятных полётов. Вот это было всегда для России самым плодотворным: философы, поэты, артисты. И Высоцкий в этом смысле абсолютно русское мощное явление -теперь это уже проверено. Честно говоря, кто мог подумать, что ЭТО и через семнадцать лет БУДЕТ.
           Для меня Высоцкий - очень национальное явление, потому что в нём есть широта, есть сознание того, что я ещё чего-то не сделал... И в конце концов это огромное синтетическое явление в том, в чём сильна Россия. А она сильна в пении, сильна в слове - хлёстком, горьком и правдивом.
           Высоцкий - это человек, который будет возвращаться, как возвращается "цыганочка". Потому что он угадал что-то такое, что обязательно будет выплывать... Всё в жизни образуется, у каждого всё будет хорошо, у кого-то, наконец, появится хлеб. И можно будет послушать Борю Моисеева, который споёт "Дитя порока", но потом всё равно захочется настоящего мужика. И вот эти девочки, потеревшись около Моисеева, вдруг услышат ЕГО голос. "Кто это?" - "Да это Высоцкий!" И опять, следующие двадцать лет, будут петь Высоцкого...
           А на театре я его видел в трагическом спектакле, в рядовом, но трагическом. У меня осталось очень тяжёлое впечатление. Это был "Гамлет". Дело в том, что этот спектакль был уже Бог знает каким по счёту. И все актёры не то чтобы халтурили, но играли надоевший им спектакль, кое-как произнося порядком надоевший текст. И только Высоцкий один играл - горлом кровь! Он один боролся с этой инертностью. Это было тяжело видеть, а я ведь человек театральный, я это увидел сразу. Актёры - ребята техничные, они играют, но я-то вижу, кто и как участвует в спектакле. Повторяю, актёры не халтурили, с Высоцким рядом трудно было это делать, наоборот, они заряжались от него. И было несколько мизансцен, когда я вдруг увидел, как он требовал от них ответа на свою игру и они начинали ему отвечать... Но общая расслабленность в спектакле здорово ощущалась. А Высоцкий был человеком, который абсолютно не умел жить вполсилы. Это была его сущность.
           Я ставлю Высоцкого в число людей, чья слава никогда не была ни подлой, ни мелкой, ни плодящей мерзавцев. Я верю, что человек, который послушал Высоцкого, хоть пять минут, - но свободен от мерзости. Потому что в его песнях была искренность! Он был для всех!
           Сегодня человека более популярного, чем Высоцкий, - я не знаю...

Записала Татьяна Зайцева


Научно-популярный журнал «ВАГАНТ-МОСКВА» 1998