ЛЮДМИЛА АБРАМОВА:

МУЗЕЙ
или «воронья слободка»

...И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.

А.С.Пушкин

           Очевидно, музей, созданный десять лет назад, несёт адекватное понимание судьбы и наследия Владимира Высоцкого. Музей сумел стать своеобразным продолжением линии этой судьбы. Так же как десятилетиями в судьбу и творчество Владимира Высоцкого впечатывались российская история, культура, язык, характер, история страны — «история болезни», — так же теперь в судьбу и работу музея Владимира Высоцкого вплетаются все характерные реалии и гримасы российского быта, российского характера: от горнего полёта молодой демократии до подводного хода гад морских и сухопутных.
           Таков ли сегодня музей, каким мы его десять лет назад представляли? Беременная женщина мечтает о кудрявой дочке — как дочка несёт из школы чистые тетрадки с пятёрками, вышивает крестом, помогает на кухне и читает на праздничном утреннике стихи: белый бант, белый фартук, звонкий голос, алый галстук... А через десять лет получает письмо от сына-забияки из оккупированной Германии: пальцы в чернилах, письмо в кляксах, колени в ссадинах, вихры торчат, ресницы обгорели, учителя стонут, отец кричит, как маршал на параде, мама сдерживает слёзы, а он глотает книги, пьянея от строк. Пока — только от строк. Любые мечты и планы редактирует Жизнь и издаёт Судьба.
           Перед рождением музея шли споры: где и каким ему быть. Мечтали о квартире на Малой Грузинской и о том, чтобы это был «Дом-музей», клуб, место, доступное всем, открытое для всех. Дело не в том, чтó в жилом доме соседи и начальство могут позволить или не позволить себе или посетителям. Сто двадцать квадратных метров — это много для жилой квартиры, но мало для музея — где хранить фонды? Где размещать новые коллекции: рукописи, фотографии, театральные афиши, книги, живопись, скульптуру? Где и как рассказать музейным языком о Большом Каретном, о Большой войне? А о Первой Мещанской и первых театральных ролях? А где сотрудники — бухгалтер с сейфом, уборщица с вёдрами и швабрами? А сколько посетителей? Много призванных, да мало избранных? Элитарная, неизменяемая, застывшая мемориальность — это вроде домика в Филях, музей одного дня, который меньше говорит о двенадцатом годе, чем Бородинская панорама и тем более Бородинское поле. Раз и навсегда упечь Владимира Высоцкого в «трёхкомнатную квартиру»?..
           Мечтали о музее в Таганском театре, об общем музее Театра и Актёра. Не говоря уже о том, что Владимир Высоцкий не только актёр и актёр не только театральный, не говоря и о пересечении интересов мемориального музея и живого театра (снимите чёрные повязки — театр жив!), о пересечении потока зрителей с потоком посетителей музея — что не подарок ни музею, ни театру, — подумайте, какие моральные и территориальные вопросы обрушились бы на музей при драме, идущей в этом театре, с участием друзей и соратников Владимира Высоцкого? Только не говорите риторических формул о том, что любовь к Высоцкому помешала бы разделить труппу надвое. Не смогла бы помешать. Слишком глубок разлом, лёгший между любимовской старой «Таганкой» и губенковским «Содружеством»: не личная неприязнь, не творческое разногласие, не борьба честолюбий — их разделили История, Политика, которые и прежде были сутью этого театра. Полсотни шагов разделяют два театральных подъезда, куда в дни премьер идут направо — правые демократы, налево — левые коммунисты. А во внутреннем треугольном дворике, за стеклянной стеной, весь в привычном для его глаз свете прожекторов, ничьим глазам не доступный, стоит Гамлет — вечности заложник, у времени в плену — как и положено Поэту. В наэлектризованном пространстве злобы дня для музея места нет и не должно быть.
           Составлялись, оплачивались и тонули в бумажном море архитектурные проекты: от реставрации деревянных домиков до аналога парижского Центра Помпиду. Спасибо отсутствию спонсоров (а как мучительно мы искали их, как страдали от неудач в этих поисках!) — не вогнали музей ни в купеческие комнатки над лабазами с печным отоплением, ни в «бетон, стекло, металл».
           Где теперь расположился музей? На склоне Таганского холма, «над пропастью, по самому по краю», «всеми окнами обращён в овраг, а воротами на проезжий тракт», который хотя и называется тупиком Нижним Таганским, но реально — вполне проезжий. А окна смотрят на обрыв, под которым «банька» Тетеринская, и то, что на фасаде первый этаж, — над обрывом не меньше третьего. Внутренний дворик окружён строениями неказисто сплошными, где жили в коммуналках «вровень, скромно так, система коридорная». От Ваганькова по прямой линии на метро — полчаса, от Малой Грузинской — двадцать минут, а от театра — три минуты пешком. А ведь пал выбор на этот дом случайно, как на рулетке зеро. Искали временное помещение под музей, а нашли, ткнув пальцем не в бровь, а в глаз, с первого раза дом, где Высоцкий бывал, куда в буквальном смысле слова пальцем указал (см. фотографии Мурашко). Если специально и тщательно искать в Москве место, где можно в окружении подходящего городского ландшафта толково рассказать не только современникам Владимира Высоцкого, но и любому посетителю хоть через сто лет, не москвичу, не россиянину даже — чем жил, о чём пел Владимир Высоцкий, — ещё только два места могли бы поспорить: Большой Каретный и Первая Мещанская — да и то далековато от старой таганской сцены.
           Кто создавал музей? Кто сейчас в нём работает? Как оценивается вклад в дело: нынешними вклад бывших, бывшими — вклад нынешних? Я подозреваю, что зачастую необъективно с обеих сторон. Энтузиасты 80-х годов, боровшиеся за создание государственного музея, были детьми своего времени, а времена не выбирают. И времена развитого застоя, и времена до оскомины незрелой демократии — одинаково неподходящая ситуация для рождения музейной концепции. При застое от музея требуется, чтоб ничего нового, при митинговом ажиотаже — чтоб ничего старого. В дни такого водоворота ничего более концептуального, чем противоречивые лозунги, придумать нельзя. Тем более что в среде энтузиастов и коллекционеров было очень мало людей гуманитарного образования с опытом работы в музее. Путешествие дилетантов сопровождалось и бесплодными дискуссиями, и горькими обидами, и неизбежными ошибками, и обильными возлияниями.
           Но! Создание коллекции, налаженный обмен информацией с иногородними группами, участие в самых первых научных чтениях, первые мемуарные публикации, многолюдные вечера, встречи, концерты, слайд-программы, первые передвижные фотовыставки, ежемесячный журнал! Роскошная, без преувеличения, выставка «Высоцкий в контексте русской культуры»! Это всё те же самые энтузиасты. Самое же главное: только в ту короткую историческую минутку, только с той легкомысленной и непоколебимой верой «в успех безнадёжного дела» можно было создать этот музей и утвердить за ним неправдоподобное право выбора концепции, структуры, форм деятельности, то есть свободу расти и жить. Это право на свободу закреплено государственными печатями и обеспечено государственным бюджетом.
           Но историческая минута оказалась короче, чем хотелось. В условиях остывшего энтузиазма и наступивших будней, когда нужно не только собирать коллекцию, но систематизировать и изучать собранное, когда оказалось, что работать надо не только с коллекционерами и фанатами, — наступил кризис. Создатели и первые сотрудники музея своими успехами и победами воспользоваться не сумели. Полученный от правительства Москвы под нужды музея дом (больше двух тысяч квадратных метров плюс внутренние дворы, плюс заваленные мусором подвалы и чердаки) стал превращаться в «воронью слободку». В коммуналках кое-как доживали двадцать две (!) семьи, в одной квартире разводили на продажу доберманов, в пяти — сидели «крутые бизнесмены», неизвестно кому платившие арендные суммы, на чердаках ночевали бомжи, в подвалах размещались склады ликёро-водочной продукции и голландских цветов. Лопались трубы отопления, гасло электричество, ветер рвал воздушный провод телефона. Весь бюджет музея уходил на бесплодное, бесконечное проектирование будущего дворца, на строительство которого деньги ждать можно было в результате чуда. Или от спонсора, которому пришлось бы отдать бóльшую и лучшую часть здания. Это был тупик. За эти годы распался Таганский театр, финансовые конвульсии в стране перешли в глубокую депрессию, народ устал, кинематограф скончался, пришло всеобщее разочарование в политике, культуре, науке, стало взрослым поколение, не знавшее Владимира Высоцкого живым.
           Я не знаю, что стало причиной решительного поступка Никиты Высоцкого, но в мае 1996 года он изменил и свою судьбу, и судьбу музея. Не без сопротивления создателей-энтузиастов он пришёл в музей и стал его директором. Первая задача его как директора была созвучна его первой роли в театре «Современник-2»: Никита Владимирович очистил авгиевы конюшни. Он выселил жильцов, арендаторов, доберманов, крыс, тараканов, гнилые голландские букеты из подвалов и бомжей с чердаков. Через три месяца в помещении бывшей дирекции, очищенном от археологических напластований, лишних перегородок и пустой стеклотары, была открыта первая постоянная выставка, посвящённая жизни и творчеству Владимира Высоцкого.
           Тем, кто не бывал в музее регулярно с осени 1989 по весну 1996, очень трудно представить значение этих трёх месяцев. Но то, что «генеральная уборка» удалась, убедило, что Никита Владимирович справится с работой директора музея. Ему пришлось начать с того, на чём музей замер в 1993 году, когда из «Дирекции по созданию» он был преобразован в Государственный культурный центр-музей: вместо расплывчатых романтико-бюрократических эссе о будущем, совершенно особенном учреждении появилась концепция многомодульного комплекса — короткая, понятная, реалистическая и детально продуманная. Её не трудно изложить в нескольких строках. В комплекс ГКЦМ входят шесть модулей-подразделений: фонды, научно-издательский отдел, экспозиционный отдел, театрально-концертный зал, научная библиотека с читальным залом и картинная галерея. Для координации и материального обеспечения их работы существуют дирекция, бухгалтерия, административно-хозяйственный отдел, пресс-служба и созданный зимой 1997 года благотворительный Фонд Высоцкого, который основали члены семьи и близкие друзья Владимира Высоцкого. Каждый модуль ведёт работу по своим планам, но обязан включаться в работу над общими для всего комплекса мероприятиями. Главное достоинство этой структуры в самостоятельности отдельных модулей.
           Чтобы ответить на вопрос, когда музей заработает в полную силу и что мешает ему в полную силу работать, надо понять, что такое «полная сила». Если речь идёт о завершении строительства и укомплектовании оборудованием — это вопрос явно не ко мне, хотя я в нём слышу подтекст: будет ли окончено строительство к круглой дате — 20-летию со дня кончины Владимира Высоцкого? И не пытаясь ответить на вопросы к строителям и финансистам, на этот грустный подтекст я отвечу честно и так же грустно: по всей вероятности — нет. «Где деньги, Зин?» Но этот мой пессимизм вовсе не значит, что в судьбе музея снова, как с 1993 по 1996 годы случился паралич. Финансовые сложности тормозят строительство, задерживают многие проекты, связанные с вводом в эксплуатацию новых помещений. Авария во внутреннем дворе (четырёхметровый провал грунта, подмытого водой) съела почти всю смету 1999 года. Но строительные работы не прекращаются ни на день. Двухэтажное помещение под основную постоянную экспозицию будет готово к зиме, и новая экспозиция примет первых посетителей 25 января 2000 года. А это значит, что нынешнее помещение постоянной экспозиции освободится и даст возможность удобнее разместить фондохранилище, научный отдел и редакцию. В свою очередь, часть нынешних помещений редакционного и научного отделов будут, как заложено в проекте, предоставлены театрально-концертному залу под актёрские гримёрные и костюмерный склад. Даже авария имеет свою положительную сторону: провал, обнажив тайны древней застройки, помог решить вопрос, где можно обустроить склад объёмных декораций и выставочного оборудования, не отнимая место у основных музейных структур.
           Но окончание строительства не означает автоматического включения на полную силу. И незавершённость строительства и реконструкции не означает расслабленности и работы в «полсилы» или «левой ногой». Так же, как я с благодарностью и уважением вспомнила достижения музея за первые три года, я радуюсь напряжённой, непрерывной работе музея при новом руководстве, тем более что условия последних лет труднее и жёстче.
           Да, ослаб интерес к творчеству Владимира Высоцкого. В чём я вижу причину? Ну, прежде всего в том, что он был особенно острым, когда его негде и нечем было удовлетворить. Начиная с 1988 года, этот интерес удовлетворён: полно книг, дисков, с экранов ТВ не сходят фильмы с участием Владимира Высоцкого, есть музей, есть и «Вагант». Вторая причина: повышенный интерес к личности и личной жизни, безусловно, заслоняет интерес к творчеству. Этот мутный грязевой поток вредит в наши дни не только освоению творческого наследия Владимира Высоцкого — этот сель залил всю эпоху юбилеев Серебряного века, замарал и Пушкинский год. Особенно вредит глубокому пониманию поэзии и верным оценкам мрачное явление «экстрасенсорных и мистических откровений». Знакомство с «контактёрами космического разума», трактующими о поэзии — для меня самое мучительное и болезненное впечатление за десять лет, что существует музей. «Сон разума рождает чудовищ». Вся история страны пока ещё остаётся историей болезни. Но думаю, что этот симптомокомплекс можно снять грамотными, профессиональными научными исследованиями. Здесь большую роль играет сборник «Мир Высоцкого», который издаётся музеем, международная научная конференция, прошедшая в музее в апреле 1998 года, и, конечно, регулярные публикации «Ваганта». А в общем, это снижение интереса к творчеству Владимира Высоцкого у меня не вызывает тревоги — это только спад ажиотажа, переоценка, как это чуть не случилось с Маяковским, Высоцкому не грозит. Забвение не грозит.
           Я замечаю, что снижение интереса к Владимиру Высоцкому волнует старшее поколение поклонников его творчества. Здесь много причин: и ностальгия по молодости, когда имя Владимира Высоцкого звучало как пароль и лозунг, и обесценивание собственных коллекций газетных вырезок и любительских фотографий, которые приносили столько счастья, и больше всего — твёрдое убеждение, что «у Владимира Высоцкого всё должно быть не так, как у других», а если стало «как у других» — это беда, надо найти виновных и предать их суду общественности. Не надо никого предавать суду — ведь «другие» — это Бродский, и Окуджава, и Есенин, и Мандельштам и Пастернак, и Цветаева, и Ахматова, и даже Пушкин. Высоцкий занял среди них своё место. Он их всех любил. Он с ними делит теперь народную любовь и народный интерес к поэзии.
           Я не бюро прогнозов. Как ответить на вопрос, есть ли у музея будущее, когда я не могу не думать, есть ли будущее у России? «Грядущие годы таятся во мгле». Надо работать. И надо быть терпеливыми. Как говорил Корней Чуковский: «В России надо жить долго». В сущности, любой музей похож на ту вишнёвую косточку, которую сажает в землю старый человек. Судьбу деревца, судьбу всего вишнёвого сада определят те, кто придёт потом. Увидят ли они его «могучий поздний возраст», или вырубят, или привьют на него живые веточки другой культуры — наше дело посадить и поливать.