В дорогу живо или в гроб ложись!
Да, выбор небогатый перед нами.
Нас обрекли на медленную жизнь,
Мы к ней для верности прикованы цепями.

А кое-кто поверил второпях,
Поверил без оглядки, бестолково.
Но разве это жизнь - когда в цепях,
Но разве это выбор - если скован!

Коварна нам оказанная милость,
Как зелье полоумных ворожих:
Смерть от своих за камнем притаилась,
И сзади тоже смерть, но от чужих.

Душа застыла, тело затекло,
И мы молчим, как подставные пешки,
А в лобовое грязное стекло
Глядит и скалится позор в кривой усмешке.

А если бы оковы разломать,
Тогда бы мы и горло перегрызли
Тому, кто догадался приковать
Нас узами цепей к хвалёной жизни.

Неужто мы надеемся на что-то?!
А может быть, нам цепь не по зубам?
Зачем стучимся в райские ворота
Костяшками по кованым скобам?

Нам предложили выход из войны,
Но вот какую заломили цену:
Мы к долгой жизни приговорены
Через вину, через позор, через измену!

Но стоит ли и жизнь такой цены?!
Дорога не окончена - спокойно!
И в стороне от той, большой войны
Ещё возможно умереть достойно.

И рано нас равнять с болотной слизью,
Мы гнёзд себе на гнили не совьём!
Мы не умрём мучительною жизнью -
Мы лучше верной смертью оживём!

Мы не умрём мучительною жизнью -
Мы лучше верной смертью оживём!

В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха... помеха...
На кручах таких, на какие никто не проник, никто не проник,
Жило-поживало весёлое горное эхо,
Оно отзывалось на крик, человеческий крик.

Когда одиночество комом подкатит под горло, под горло
И сдавленный звук еле слышно в обрыв упадёт, в обрыв упадёт,
Крик этот о помощи эхо подхватит проворно,
Усилит и бережно в руки своих донесёт.

Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья, и зелья,
Чтоб не был услышан никем громкий топот и храп, топот и храп,
Пришли умертвить, обеззвучить живое ущелье,
И эхо связали, и в рот ему всунули кляп.

Всю ночь продолжалась кровавая эта потеха, потеха,
И эхо топтали, но звука никто не слыхал, никто не слыхал.
К утру расстреляли притихшее горное эхо,
И брызнули камни, как слёзы из раненых скал!
   И брызнули камни, как слёзы из раненых скал.
     И брызнули камни, как слёзы из раненых скал.
       И брызнули камни, как слёзы из раненых скал.
         И брызнули камни, как слёзы из раненых скал.
           И брызнули камни, как слёзы из раненых скал...

Если где-то в чужой неспокойной ночи, ночи
Ты споткнулся и ходишь по краю,
Не таись, не молчи, до меня докричи, докричи:
Я твой голос услышу, узнаю!

Может, с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи, в спелой ржи...
Потерпи: я иду, и усталости ноги не чуют!
Мы вернёмся туда, где и травы врачуют,
Только ты не умри, только кровь удержи!

Если ж конь под тобой, ты домчи, доскачи, доскачи,
Конь дорогу отыщет буланый
В те края, где всегда бьют живые ключи, ключи,
И они исцелят твои раны!

Если трудно идёшь: по колени в грязи, по колени в грязи
Да по острым камням босиком, по воде по студёной,
Пропылённый, обветреный, дымный, огнём опалённый,
Хоть какой доберись, добреди, доползи!

Здесь такой чистоты из-под снега ручьи, ручьи -
Не найдёшь, не придумаешь краше!
Здесь, друзья, и цветы, и деревья ничьи, ничьи,
Стоит нам захотеть - будут наши, наши!

Где же ты - взаперти или в долгом пути, пути?
На развилках каких, перепутиях и перекрёстках?
Может быть, ты устал, приуныл, заблудился в трёх соснах
И не можешь обратно дорогу найти?..

Водой наполненные горсти
Ко рту спешили поднести:
Впрок пили воду черногорцы
И жили впрок - до тридцати.

А умирать почётно было
Средь пуль и матовых клинков
И уносить с собой в могилу
Двух-трёх врагов, двух-трёх врагов.

Пока курок в ружье не стёрся,
Стрелял и с сёдел, и с колен.
И в плен не брали черногорца -
Он просто не сдавался в плен.

А им пожить хотелось до ста
(До жизни жадным), век с лихвой,
В краю, где гор и неба вдосталь,
И моря тоже - с головой:

Шесть сотен тысяч равных порций
Воды живой в одной горсти...
Но проживали черногорцы
Свой долгий век - до тридцати.

И жёны их водой помянут,
И прячут их детей в горах
До той поры, пока не станут
Держать оружие в руках.

Беззвучно надевали траур,
И заливали очаги,
И молча лили слёзы в траву,
Чтоб не услышали враги.

Чернели женщины от горя,
Как плодородная земля,
За ними вслед чернели горы,
Себя огнём испепеля.

То было истиное мщенье -
Бессмысленно себя не жгут:
Людей и гор самосожженье,
Как несогласие и бунт.

И пять веков, как божьи кары,
Как мести сына за отца,
Пылали горные пожары
И черногорские сердца.

Цари менялись, царедворцы,
Но смерть в бою всегда в чести:
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати.