Анатолий Кулагин |
| |
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ | ||
Поэзия Высоцкого кажется нам столь органичной, возникшей как бы из самой жизни, что мы не всегда улавливаем в ней переклички, аллюзии, влияния, которыми она на деле очень богата. Обладая феноменальной творческой памятью, поэт постоянно использовал и обыгрывал в своих стихах то, что он когда-то услышал или прочитал. На этот счёт существует множество известных свидетельств, приводить которые лишний раз, наверное, не имеет смысла. Напомню лишь слова Л.В.Абрамовой: «Володины знания были... конкретны. ...Ему не нужно было держать это в активе, но когда надо — всё всплывало готовым. И вот именно момент мгновенной ассоциации, когда она нужна, — мгновенно протянуть руку и взять с полки у себя в памяти то, что необходимо, — вот это он любил очень, это доставляло ему огромное удовольствие». Наверное, именно так попадали в его песни чужие строки, вдруг оказавшиеся созвучными его собственным творческим поискам. Попытаемся восстановить несколько таких эпизодов его творческой работы, сделаем как бы заметки на полях сочинений поэта. «Заметки на полях» — такое выражение на первый взгляд неожиданно в разговоре о творчестве Высоцкого, привычно воспринимаемого прежде всего на слух. Но, во-первых, здесь речь пойдёт не только о песнях, но и о стихах, не прозвучавших под гитару поэта и оставшихся в архиве. А во-вторых — всё поэтическое творчество Высоцкого, и песенное, и «письменное», — достояние Большой русской литературы, а в литературоведении без комментаторских «заметок на полях» не обойтись. Так получилось, что у нас все они связаны с темой «Высоцкий и фольклор». | ||
1. «Не могу игнорировать бабов...» Стихотворение «Если б я был физически слабым...», датируемое концом пятидесятых — началом шестидесятых годов, — одно из первых дошедших до нас лирических произведений Высоцкого. Возможно, оно, наряду с некоторыми другими стихотворениями этой поры («День на редкость — тепло и не тает...», «Про меня говорят: он, конечно, не гений...»), возникло до появления первых песен поэта. (Не став песней у Высоцкого, оно зато обрело музыкальную форму уже в девяностые годы: запись песни в исполнении группы «СерьГа» вошла в альбом «Странные скачки», составленный из произведений Высоцкого в трактовке современных рок-музыкантов). Приведём эту полушутливую миниатюру полностью: | ||
Если б я был физически слабым — | ||
Здесь, конечно, обращает на себя внимание комическое коверкание слова «бабы» в винительном падеже. Этих «бабов» Высоцкий придумал и сам, и в то же время не сам. Известно, что большое влияние на молодого поэта оказал уличный, «блатной» фольклор, очень популярный в годы его юности и ныне собранный, в частности, в сборнике «В нашу гавань заходили корабли» (М., 1996), по которому мы и будем его цитировать. Так вот, аналогичная падежная форма встречается, например, в песне «Одесский учитель танцев»: «Кавалеры, приглашайте дамов...» (в одесском фольклоре речь вообще часто коверкается с целью имитации «еврейской» манеры; это ощущается и в некоторых ранних записях Высоцкого), а также в первой строчке песни «Что же мне делать? Женщинов нету!..» Заимствуя сам приём, Высоцкий, уже в начале творческого пути тяготеющий к разговорной лексике и интонации, заменяет иронично-«литературных» «дамов» и «женщинов» просторечным «бабов», оттеняя этим словом и соседнее «игнорировать», имеющее совсем другую стилистическую окраску, и звучащие в стихотворении канцеляризмы: «физически слабым», «морально устойчивым» и проч. Форма «бабов» тем органичнее для поэта, что герой его — «средних масштабов» и потому не претендует на изысканность речевого вкуса. Сама же лирическая ситуация стихотворения Высоцкого восходит, как нам думается, к студенческой песне «В гареме нежится султан, да, султан...», в которой султану, «что может девушек любить», но «вина не знает целый век», и римскому папе, у которого всё как раз наоборот («он может утонуть в вине», зато «любви не знает целый век»), противопоставлен весёлый современный студент: | ||
А я различий не терплю, не терплю, | ||
Высоцкий, во-первых, заменяет студента человеком «средних масштабов», то есть человеком вообще, уже в ранних стихах демонстрируя общечеловеческий подход, присущий его поэзии и впоследствии, независимо от того, о людях какой профессии и какой судьбы он будет писать и петь. Во-вторых, в стихотворении есть отсутствующий в песне социальный подтекст: простой человек с простыми человеческими слабостями явно не вписывается в официальный образ «советского человека», которому идеология хрущёвского времени предписывала жить по «моральному кодексу строителя коммунизма». А в-третьих, молодой поэт уже здесь владеет искусством лаконизма, сокращая подробно развёрнутую неизвестным автором поэтическую мысль до афористичной, сжатой как тугая пружина миниатюры. | ||
2. «Если вы в своей квартире...»
В песне Высоцкого «Утренняя гимнастика» (1968) из спектакля Театра сатиры
«Последний парад» есть такие строки: | ||
Если вы в своей квартире, — | ||
Первая строка, по-видимому, представляет собой парафраз стиха из песни неизвестного автора «Получил завмагазина...» — характерного образца так называемого интеллигентного фольклора времён «оттепели». Сохранилась запись этой песни в исполнении молодого Высоцкого — она вошла в компакт-кассету «Тихорецкая» из серии «Весь Высоцкий» (1996) и в альбом Высоцкого «На Колыме» (1997). Один из куплетов её звучит так (цитирую по фонограмме Высоцкого): | ||
Мой сосед по коридору | ||
Думается, оборот «если есть у вас квартира» и отозвался в песне Высоцкого. Но если у неизвестного автора он не несёт какой-то особой смысловой нагрузки (впрочем, довольно прозрачна и поверхностна в своём сатирическом пафосе и сама эта песня), то в «Утренней гимнастике» упоминание о квартире органично вписывается в общую лирико-философскую идею произведения и очень значимо само по себе. «Утренняя гимнастика» — построенная, как это часто бывает у Высоцкого, на бытовом, житейском материале иносказательная песня о советской жизни и советском менталитете, которые определяются и общим неторопливым ритмом («Не спешите — три-четыре!..»), и предупреждением «влияния извне» (тогдашние вожди старались свести до минимума наши контакты с Западом), и бодряческим оптимизмом («Не страшны дурные вести...»). В итоге всё это оборачивается «бегом на месте общепримиряющим», каковым и была действительно жизнь человека в брежневскую эпоху. Причём Высоцкий почувствовал эти тенденции задолго до того, как они достигли апогея и стали предметом анекдотов (это будет в следующем десятилетии, в семидесятых). Упоминание же о «своей квартире» с выразительной оговоркой «если» вносит свой штрих в эту общую поэтическую картину. Не у каждого советского человека своя квартира есть, и отсутствие её у многих (в том числе и у самого поэта, в пору создания песни не имевшего собственного жилья) иронически оттеняет и даже как бы опрокидывает весь наперёд расписанный «режим» жизни. Ведь если вы даже не «в своей квартире», то как (да и зачем) вы будете «выполнять правильно движения»? Более того — выше есть ещё одна подобная оговорка (курсив мой): | ||
Общеукрепляющая, | ||
Так на уровне поэтического иносказания идеализируемый официальной пропагандой уклад жизни контрастирует с реальным положением человека, у которого зачастую нет не только «квартиры», но и вообще — «жизни». | ||
3. «Две красивые машины» Работая в том же 1968 году над «Песней о двух красивых автомобилях», Высоцкий, возможно, оттолкнулся от широко распространённой в эпоху его молодости, вошедшей в фольклор песни «Есть по Чуйскому тракту дорога...» («Машина АМО»), автором которой, по словам петербургского поэта и журналиста И.Фонякова (см.: Лит.газета, 1996, 17 апреля), был сибирский писатель Михаил Михеев. Сюжет песни составляет мелодраматическая история «соревнования» между двумя водителями и двумя машинами. «Отчаянный шуфер» Колька Снегирёв работает на трёхтонной машине «АМО», «а на форде работала Рая». Колька неравнодушен к Рае, но в ответ на своё признание слышит: «...Если АМО форде перегонит, / Значит, Раечка будет твоя». Зная вкус массового слушателя, нетрудно представить себе исход такого пари (цитирую песню по тому же сборнику «В нашу гавань заходили корабли»): | ||
На изгибе сравнялись машины, | ||
В песне Высоцкого нет ни «Коли», ни «Раи» — здесь героями становятся только персонифицированные машины, подобно тому, как персонифицировал поэт другие неодушевлённые предметы, и кстати, прежде всего — транспортные средства («Песня самолёта-истребителя», «Баллада о брошенном корабле»). У Высоцкого «светло-серый лимузин» в погоне за «возлюбленной» забывает «нажать на тормоз». Эта развязка вполне в духе героев Высоцкого, живущих обычно на пределе и часто на пределе же гибнущих. Но всё здесь не так просто, и уж совсем не так просто, как в песне про «машину АМО». У Высоцкого ощущается мотив какой-то роковой, фатальной неизбежности гибели. В самом начале песни сказано: «...Это будет как кровная месть городам!» (курсив мой). Ниже: «...Только б вырваться — выплатят всё по счетам!» Кажется, для героев главное — не «съехаться» («Что ж съезжаться — пустые мечты?»), а доказать и «городам», и самим себе своё право на выбор, пусть даже оплаченный жизнью (позже, в 1975 году, похожая ситуация будет развёрнута Высоцким в «Песне о двух погибших лебедях»). Автобиографические аллюзии лежат в этой песне, что называется, на поверхности (отношения с Мариной Влади, живущей в другой стране: «Что ж съезжаться...»), но содержание песни, конечно, гораздо шире. В ней поётся о любящих вообще, о том, что в любви важно не «промедлить» и не «опоздать», но в то же время и о любви как «роковом поединке», если воспользоваться известным поэтическим выражением Тютчева. Только здесь это поединок не друг с другом, как было в тютчевском «Предопределении», а с враждебным миром, в котором оказались, «как два пятна — две красивые машины». («Это скопище машин / На тебя таит обиду, — / Светло-серый лимузин, / Не теряй её из виду!»). Конечно, песня «Есть по Чуйскому тракту дорога...» с её откровенной поэтической упрощённостью (даже рифма в ней есть не везде, а если есть, то самая банальная: «любил» — «изучил» и т.п.), присущей вообще многим подобным ей явлениям фольклора середины двадцатого столетия, — не может сравниться с виртуозной работой большого мастера. В песне про «Чуйский тракт» нет ни яркого метафоризма Высоцкого («Об асфальт сжигая шины»), ни его дара персонификации, доходящей до своеобразного «отождествления» тела человека и «тела» машины («Ну а может, гора ему с плеч, — / Иль с капота...»), ни его способности вместить в несколько строк целый поэтический перечень марок машин («...И громоздкие, как танки, / «Форды», «линкольны» «селены», / Элегантные «мустанги», / «Мерседесы», «ситроены»), хотя автор её, предвосхищая опыт Высоцкого, тоже включает в текст их названия («форд» «АМО»). А самое главное — в истории Кольки Снегирёва и Раи нет большой сложности и глубины. Не исключено, конечно, что автор мог сознательно примитизировать своё произведение, придать ему пародийный оттенок, как это часто бывало в интеллигентском фольклоре (например, в песнях Е.Аграновича или А.Левинтона). Но для нас в данном случае это не так важно. А важно то, что без этой песни, возможно, не было бы шедевра Высоцкого — и этого уже достаточно для нашей благодарной памяти об авторе «Машины АМО». | ||
4. «Что такое эта Вача...» В песне «Про Вачу и попутчицу Валю» (1977) несколько раз обыграно и зарифмовано название реки: | ||
Что такое эта Вача — | ||
Герой песни, незадачливый бич, тоже зарабатывает на Ваче немалую сумму, но всю
её пускает на ветер в дороге со случайной попутчицей и в итоге снова едет
работать. Песня завершается его «самокритичным» резюме с той же рифмой: | ||
Я на Вачу еду, плачу, | ||
Этот мотив тоже восходит к фольклору — на этот раз к частушкам. В сборнике
«Русская народная поэзия: Лирическая поэзия» (Л., 1984. | ||
Я на Качу еду — плачу, | ||
Легко заметить, что строки Высоцкого почти дословно повторяют строки этих частушек. Но к фольклорному тексту поэт подходит творчески. Во-первых, он заменяет одну букву в названии реки: реальная красноярская Кача для песни о магаданском крае не годилась; слово «Вача» созвучно и имени героини песни — «Валя» (кстати, «Вачу» я тоже поискал в справочниках — нашёл лишь посёлок городского типа в Нижегородской области). Во-вторых, Высоцкий заменяет слово «веселюсь» на «хохочу» и этим усиливает уже имеющуюся в частушках аллитерацию (т.е. созвучие согласных): «Вачу — плачу — хохочу». Этим приёмом он вообще владел мастерски (сравним, например, в «Охоте на волков» аллитерацию на «р», «х», «щ»: «на серых хищников, матёрых и щенков»). Чередование же мужской и женской рифм соответственно на «ча» («чу») и «ача» («ачу») создаёт, по замечанию Вл.Новикова, «эффектнейший узор по краю стиховой ткани». Меня, конечно, заинтересовало происхождение этих частушек. В упомянутом выше сборнике они никак не прокомментированы, и я обратился с письмом к его составителю, известному петербургскому фольклористу, доктору филологических наук А.А.Горелову. Он любезно сообщил мне, что частушки записаны в 1917 году в Красноярске и Красноярском округе и записи их хранятся в Рукописном отделе Института русской литературы в Петербурге, в коллекции М.В.Красножёновой. Где мог услышать эти частушки Высоцкий? Ответ напрашивается сам собой: там же, в Красноярском крае, в 1968 году, во время съёмок фильма «Хозяин тайги». Участники съёмочной группы жили в селе Выезжий Лог, расположенном, судя по карте, километрах в двухстах от места впадения Качи в Енисей — расстояние по сибирским меркам небольшое. Они, конечно, общались с жителями села, и кто-то из последних мог напеть эти частушки «местного» содержания, запомнившиеся Высоцкому и спустя годы пригодившиеся ему в творческой работе. |
Научно-популярный журнал «ВАГАНТ-МОСКВА» 2000