Юрий Тырин

ЧИТАЯ
РУКОПИСЬ
ВЫСОЦКОГО

           У меня появилась ксерокопия рукописи Высоцкого. Текст, написанный на двух листах из блокнота альбомного формата, начинается словами «Из-за гор — я не знаю, где горы те...». С 1990 года с этой первой строкой публикуется стихотворение без названия.
           Строфы 1 — 8 написаны в направлении от обрезки листа к перфорации. На следующем листе, в направлении от перфорации к обрезке, записано две строфы, условно А и Б, с 1990 года публикующиеся как самостоятельное произведение («Если нравится — мало?..»), вслед за которыми идут две строфы предыдущей тематики, 9 и 10.
           Слева от строф 6 и 7 стоят пометы «3» и «2» соответственно — авторские знаки очередности последующего расположения этих строф. Руководствуясь методологическим правилом С. М. Бонди «читать черновую рукопись нужно в той пос ледовательности, в какой она писалась автором»[1], мною в предлагаемом чтении транслитерация рукописного текста представлена тоже в порядке его создания, а не в соответствии с авторскими знаками – для удобства сличения при чтении комментария. В квадратные скобки мною заключён зачеркнутый текст, в угловые скобки заключены конъектуры.

1

5

9

13

17

21

25

29

32

33

37

40

           Первый публикатор стихотворения, А.Е.Крылов, включил в окончательный текст[24], как теперь видно, незачеркнутые строфы в последовательности 1, 7, 6, 2, 9, 10, 8[25]. Публикация не комментирована, только из ксерокопии автографа стало ясно, что в двухтомнике представлена реконструкция текста черновика.
           Второй публикатор, С.В.Жильцов, отнёс текст в раздел «Приложение», в главку «Наброски, незавершенные произведения». В его состав текста вошли незачеркнутые строфы в последовательности 1, 7, 6, 8, 9, 10[26]. То есть первые три расположены по авторским знакам перестановки, а последние три — в порядке их появления в черновике. Само нахождение текста под упомянутой рубрикой является своего рода комментарием к публикации.
           Столь непохожие решения подготовителей одного и того же текста — некая завершенная[27] конструкция у одного и рубрикацией подчеркнутая незавершенность у другого — за восемь лет так и не удостоились внимания исследователей. Безразличие к разночтениям одного и того же произведения едва ли могло бы оставаться столь долгим относительно любого известного писателя. Но не Высоцкого: нет первоисточников — нет дискуссий — нет проблем.
           Вниманию исследователей хочу предложить свой краткий анализ рукописи.
           Уже с первого взгляда замечаются элементы внешней выразительности в начале письма — попеременные отступы и втяжки строф, ровный и неторопливый почерк. Как правило, это свидетельствует о «почти готовом» авторском замысле перед записью. Этот замысел и был воплощен в первых пяти строфах: стих 19 строфы 5 «И унес он с собой в бесконечное» говорит о завершенности сюжетного построения.
           Известна рекомендация С. М. Бонди: «...Глядя на любой черновик, надо прежде всего решить, не представляет ли он собой переработки лежащего в основе его белового текста»[28]. Но здесь нет беловика хотя бы по признаку строфы 2: исправление «людскую» на «взбесило» в стихе 5 было сделано до написания стиха 7, и значит, текст отражает творческий процесс, а не переписывание набело готовой конструкции.
           Обратимся к общей методологии Б. В. Томашевского. «...Изучение черновика сводится к выделению из него „основного текста и к установлению тех изменений в словесной ткани, которые совершались вокруг этого основного текста. ‹...› Изучая черновик, мы обнаруживаем, в какой стадии он дает наиболее завершенную редакцию. Ее и примем за основной текст. Тогда из позднейших изменений могут быть введены только независимые варианты, исправляющие отдельные места. Но недоделанные связанные варианты, только разрушающие текст, должны быть отвергаемы»[29].

           Руководствуясь этим положением, мы обнаружим основной текст черновика опять же в составе первых пяти строф. И тогда, анализируя этот первый вариант законченной конструкции, мы увидим, что первая строфа — с удачной рифмой, загадочностью и информативностью одновременно — в качестве сильной позиции текста явно не эквивалентна строфе, завершающей сюжет. Недовольство Высоцкого откровенно слабым смысловым наполнением еще и плохо рифмованных стихов 18 и 20 отразилось в его уверенном вычеркивании не столько всей строфы 5, сколько стиха 18.
           Начался настойчивый поиск сильного завершения стихотворения.
           Обратим внимание, что в первом варианте последней строфы сюжета стих 20-а почти полностью повторяет стих 12 из строфы 3, что свидетельствует о явной приверженности автора к рифме «богу» — «могут». Заметим здесь же, что перед стихом 18 в строфе 5 появился авторский условный знак в виде тире, означающий, возможно, замену этого стиха другим. Можно предположить, что стихи 10 и 12 Высоцкий, видимо, намеревался поместить в строфу 5 на место стихов 18 и 20. Это намерение, к тому же устраняющее ненужное сходство стихов 12 и 20, привело к замене строфы 3 на новую, каковой и стала следующая (по последовательности создания) строфа 6.
           Следом создается строфа 7 взамен менее убедительной строфы 2. Образовалась обновленная, но пока не законченная, конструкция с последовательностью строф 1, 7, 6, 4.
           И здесь выясняется, что строфа 6, родившаяся взамен строфы 3, вобрала в себя не только ее половину (ср. стихи 9-11 и 21-23), но и унесла рифму «вечное» — «бесконечное» из строфы 5. Поэтому последняя лишилась знакового стиха 19 «И унес он с собой в бесконечное», а значит и роли концевой строфы.
           Необходимо упомянуть, что при изучении черновика читать его «по не зачеркнутому» нельзя: «Зачеркивание только тогда имеет значение завершенного акта, когда зачеркнутое или чем-нибудь заменяется, или совершенно устраняется из состава произведения, но так, чтобы оставшиеся части произведения составляли нечто целое. ‹...› Но бывает иное зачеркивание, отражающее колебание творческой мысли или отражающее недовольство написанным, но вовсе не отменяющее достигнутой редакции»[30].
           Важно установить, когда оказались зачеркнутыми (крест-накрест) строфы 3 и 4[31]. Во всяком случае, Высоцкий не отказывается от редакции строфы 4, он дает ее развитие стихом 29 в новой строфе 8: «И забыв все отчаянья прежние». Этот стих был бы непонятен и неуместен, не будь он предварен стихом 13 (строфа 4) «И все люди вдруг впали в отчаянье» в составе основного текста.
           Видимо, именно строфе 8 и была теперь предназначена роль погибшей строфы 5. Но замена не состоялась. Строфа 8 в первом варианте оказалась, как видим, тем самым «недоделанным связанным вариантом»: стих 30-в, заменивший не очень понятное обращение к «женской» теме (стихи 30-а или 30-б), внес в строфу 8 стилистическую ошибку. В первом варианте действие, обозначенное деепричастным оборотом (стих 29), относилось к подлежащему «женщины»: «И забыв... стали женщины». Теперь же ни подлежащего, ни инфинитива, к которому мог бы относиться этот деепричастный оборот, нет: «И забыв... все стало». Значит, строфа 8 как стилистически недопустимая не может быть не только концом стихотворения, но и вообще уместной в окончательном тексте.
           Конечно, конъектура могла бы исправить положение: «И забы‹ты› отчаянья прежние, // На свое место всё стало снова...» Но даже такое насилие не решит задачи хотя бы логичного завершения сюжета: «три са‹мые› нежные ‹слова›» (стихи 31-32) могут восприниматься только в качестве характеристики «трех слов» «Надо к солнцу и к свету» из стиха 16, что едва ли приемлемо. Если же в стихах 31-32 «невольно узнать» сакраментальные слова признания в любви, то надо отказаться от строфы 4, где уже сказаны другие «три слова». Но отказавшись от строфы 4 — с ее стихом 13 «И все люди вдруг впали в отчаянье», — придется отменить и стих 29 в строфе 8: нельзя забыть «отчаянья прежние», если их не было. Круг замкнулся.
           Видимо, Высоцкий сразу заметил потерю согласования, потому и не дописал стихи 31 и 32[32], оставив решение «на потом». Но на третьей попытке оттолкнуться от «толпы бесталанной» (строфа 10) поиск сильной концовки был прекращен. Другого окончания стихотворения в виде новой записанной строфы не появилось.
           Однако в тексте рукописи, как уже было показано, есть законченная (а удачная или нет — другой вопрос) сюжетная конструкция из первых пяти строф. Рассмотрев все авторские варианты улучшения этого основного текста, мы убедились, что их последовательность появления в рукописи не привела Высоцкого к желаемому результату. Значит, исследователю надо вернуться к основному тексту и сделать то, что и рекомендовано в вышеприведенной цитате Б. В. Томашевского: отвергнуть недоделанные варианты и ввести варианты независимые.
           Поскольку Высоцкий не нашел замены знаковому «И унес он с собой в бесконечное», в завершающей строфе 5 основного текста этот стих 19 должен остаться. Следовательно, от включения новой строфы 6 в окончательный текст надо отказаться уже потому, что она вобрала в себя ключевое слово «бесконечное» из стиха 19.
           Должны быть отвергнуты «только разрушающие текст» строфы 9 и 10, не только не нашедшие места в смысловой последовательности строф (то есть недоделанные варианты), но и метрическим расширением своих чётных стихов, наряду со строфой 6, нарушающие естественное ритмическое ожидание.
           Заменив строфу 2 («И взбесило толпу... // То, что он улыбается... // ...улыбкой») строфой 7 («...толпу... // Поразил он... // ...улыбкой»), автор не только устранил тавтологию «улыбается... улыбкой», но и дал возможность обойтись без ненужной теперь «объяснительной» строфы 3.
           В результате, заменив в строфе 5 стихи 18 и 20 стихами 10 и 12 из строфы 3, стремление к чему Высоцким уже было проявлено при первой записи (стих 20-а, знак перед стихом 18), мы обнаружим законченную редакцию из строф 1, 7, 4 и трансформированной строфы 5:

1

2

3

4

25

26

27

28

13

14

15

16

17

10

19

12

           «...Как бы ни называть этот текст (можно сказать: „дефинитивный, то есть „определенный, достигнутый путем научного исследования), важно подчеркнуть его особенность, преимущество перед другими, в сущности — перед всеми источниками. Говорят, что такого текста не существовало в природе, в истории. Да, не существовало. Потому-то он и называется критически установленным.‹...› Критически установленный текст включает в себя признак подлинности, то есть подлинной принадлежности каждого слова этого текста данному автору, написанному его рукой или активно авторизованному»[33]. Я привел цитаты уважаемого текстолога, стоявшего у истоков современной текстологии, как образец для сверки признаков окончательного текста. Является ли предложенный мной текст таковым, решать специалистам.
           Должен сказать, что представленный здесь комментарий не самый подробный. В обоснование состава окончательного текста вошли лишь самые общие признаки его последовательности. Обращаясь к структурному анализу текста, я не прибегал к доказательству совпадения текста-интенции с реальным в иерархии вариантов[34]. Обращаясь к стилистике декодирования, я не приводил доказательств семантического сходства строк или строф[35]. «Вагант» не тот журнал, не государственное дотированное издание, где скучные вопросы текстологии могли бы занимать больше места.
           Возможно, первому публикатору, А. Е. Крылову, были известны дополнительные материалы, позволившие построить некую композицию с эмфатическими повторами «И взбесило толпу...», «И взмолилась толпа...», и опять «И людскую толпу...». Но без ссылки на такие материалы, без текстологического комментария все эти двойные «бесталанные», «странные», «улыбкой» и «зыбкой» читаются насильственной синтаксической тавтологией, едва ли соответствующей творческому намерению Высоцкого.
           Относительно второй публикации надо добавить, что
           С.В.Жильцовым в «Комментариях» еще опубликован «зачеркнутый вариант», как он это назвал. «Вариант» представлен в последовательности строф 1, 7, 3, 4, 5, из которых три последние заключены в квадратные скобки. Если согласиться с моим прочтением рукописи, то названный «вариант», оказавшийся в аппарате издания, является промежуточным этапом по установлению окончательного текста произведения.
           Моё прочтение, не совпадающее с публикациями обоих текстологов, никогда бы не появилось, не окажись в руках ксерокопия рукописи. Потому что несуразности в печатном тексте не всегда бросаются в глаза. А если и бросаются, то рассуждать о них, не видя хотя бы факсимиле оригинала, все равно бессмысленно. Б. М. Эйхенбаум еще в начале ХХ века констатировал, что специалиста не удовлетворит издание «даже самого академического типа» и он все равно обратится к подлиннику, «в крайнем случае — к фотокопии».
           Научное литературоведение, насколько я понимаю, не оспаривало этого высказывания одного из основоположников текстологии. Хочется верить, что уважаемые филологи, ныне чудесным образом интерпретирующие тексты Высоцкого без знакомства с первоисточниками, задумаются о необходимости введения в научный оборот всех подлинных текстов писателя, будь то фонограммы, рукописи или активно авторизованные списки. А предназначенные для массовых и популярных изданий окончательные тексты, кем бы то ни было установленные, подвергнут, как и принято в науке о писателе, рецензированию.