Елизавета Даль: — Прежде чем будет включен магнитофон, мне хотелось бы все-таки высказать опасение... Мы, конечно, поговорим... Но... я боюсь, что наша беседа не найдет издателя.
Александр Иванов : — Это почему?!
Е.Д.: — Ну... Во-первых, ни врать, ни приукрашивать и даже... ретушировать свою жизнь с Олегом (а уж тем более — личность его самого!) я не собираюсь.
А.И.: — «Правду и только правду»?
Е.Д.: — М-да. Вот именно. Какой бы горькой и даже обидной она кому-нибудь ни показалась. А потом... Из Володи сейчас уж очень активно делают... такую... всероссийскую икону, что ли. Мне не хотелось бы участвовать в этом. Пусть даже косвенно. Что касается их знакомства и пересечений с Олегом, то в жизни все было несколько по-другому... Иначе, чем это себе представляют те, кто в последнее время чаще поминают их имена на одной строке — рядом. И со знаком равенства во всем.
А.И.: — Хм. В общем, мне понятно. И сколько же времени потребуется, по-вашему, чтобы такой материал, так сказать, дошел до читателя?
Е.Д.: — Еще... лет десять — пятнадцать.
А.И.: — Ничего себе срок! И что — я должен дать вам обещание выдержать его?!.. Если не получится сразу?
Е.Д.: — Ну нет. Зачем же? Просто... пусть все будет, как будет. И разговор наш пусть пойдет так, как пойдет.
А.И.: — Хорошо. Я готов. Так, по порядку и начнем. Все — пошла пленка.
Е.Д.: — В самом начале 70-х годов в творческом кафе на «Ленфильме» я увидела сияющего Володю, а рядом с ним такую большую Марину. Они сидели и пили кофе...
А.И.: — Какой это был год?
Е.Д.: — Думаю, 1970. Скорее всего.
А.И.: — Видимо, их появление было связано с «Сюжетом для небольшого рассказа» или с работой Высоцкого на студии?
Е.Д.: — Нет-нет. Оба не работали. Просто приехали по каким-то делам в Ленинград, и оба были на «Ленфильме». Они любили, наверное, появляться вдвоем где-то...
А.И.: — А какое это было время года?
Е.Д.: — Это было что-то или ближе к лету, или ранняя осень... Судя по тому, что я помню, в чем была Марина — в каком-то таком цветном одеянии... цветастом даже. Во всяком случае, мы с Олегом уже были вместе, так что если не осень 70-го, то тогда весна 71-го года.
А.И.: — И — что?
Е.Д.: — И — ничего... Просто первое впечатление какого-то свечения. Володя весь светился. Думаю, что скорее это все-таки был 1971 год. Я, например, знала о Марине от Олега, и, очевидно, он уже виделся с ними двумя, потому что однажды у нас с ним был разговор, когда он бросил фразу: «Марина не любит, когда пьет Володя, но сама — выпить не дура». И эти слова у меня возникли в памяти, когда я их увидела вдвоем.
А.И.: — Хорошо. А дальше?
Е.Д.: — А дальше... Следующая моя встреча с Володей (возможно, Олег и виделся с ним) — это 1972 год. Один из первых съемочных дней группы «Дуэль» (к/ф «Плохой хороший человек»). Начинали съемки в Евпатории. И вот, в один день на пляже снимались Олег с Папановым и Володина сцена с гантелями.
Помню монолог костюмерши о том, что «очень трудно шить на Высоцкого, потому что он придирчив к костюму, как женщина. Чтоб, не дай бог, где-нибудь какая-нибудь складочка! И все должно быть в обтяжку. Сшить ему брюки, чтоб он был доволен, — очень сложно».
В следующий раз я его увидела (Олег нас уже познакомил лично), когда мы ехали со съемки из Евпатории, вот с этого пляжа, в машине, и по дороге к нам подсела Ира Печерникова.
А.И.: — Каким образом она там оказалась?
Е.Д.: — Не знаю. Может, отдыхала. Может, какие-то съемки у нее были, но она стояла на шоссе, просто голосуя. И очень много смеха было по этому поводу. И был разговор. Володя говорил, что его замучили грузины, к которым он постоянно ездит в Тбилиси, еще там куда-то — поет. Что это очень трудно, потому что вино везде течет рекой и вместе с тем надо работать. Но он уже был «в зашивке». Первый раз. Я тогда этого не знала.
А.И.: — Видимо, сведения о подобном способе остановки тогда не так скоро расходились... Ведь «торпеда» в те годы не была так распространена, как позднее.
Е.Д.: — Ну, конечно. Но Володе было проще — ему Марина привозила, и был у него даже запас. Во всяком случае, как потом выяснилось, когда уже и Олег «зашивался» с помощью Высоцкого, тот уже был в этот период сам «зашит». И очень это скрывал, потому что разговоры постоянно шли о вине и о том, что «надо пить и работать, а это — трудно» и т.д. Вместе с тем Володя был в очень хорошей форме, — это было видно. Очень здоровый физически, очень контактный... Я не знаю... Может быть, он вообще такой был, но вот тогда это в Высоцком чувствовалось.
Вот такой второй эпизод... Ну и третий помню очень хорошо. Съемки были уже в Ялте...
А.И.: — Зимой 1972/73 годов?
Е.Д.: — Совершенно верно. Олег уехал без меня. Потом меня вызвали, и я где-то в середине декабря приехала. И мы жили как раз в этой самой гостинице... роскошной гостинице...
А.И.: — «Ореанда»?
Е.Д.: — Да. Огромный у нас был номер, с огромным балконом на дорогу, которая вела к морю. И вот как-то раз я на этом балконе стояла и видела, что от Ялтинской киностудии мимо гостиницы шли Володя и Олег. Они мне помахали. Я удивилась, что они не идут домой. Были какие-то заверения со стороны Володи, чтобы я не волновалась, что, мол, все будет в порядке. Какие-то слова он мне прокричал, — дословно не помню и врать не буду, но он мог догадаться, что когда я увидела Даля и Высоцкого вместе, — у меня, естественно, могли возникнуть всякие мысли. Но выяснилось, что они шли по какому-то совершенно «не винному» поводу: то ли деньги получать, то ли еще что-то, но абсолютно не с намерением выпить. Но, конечно, у меня были опасения. А они очень приветливо помахали руками и прошли мимо.
Вот это просто такие... так сказать, мимолетные встречи...
А потом, после всяких происшествий с Олегом, после тяжелых всяких... довольно тяжелых... прямо скажем... м-м-м... запоев... потому что... и там было... в Ялте...
А.И.: — А до этого, в июле — очень тяжелый срыв на гастролях в Горьком...
Е.Д.: — Да-да... Потом какое-то время было спокойно, а потом опять — уже в Ленинграде...
А.И.: — С шампанским?
Е.Д.: — Да. В общем — тяжелый был период, тяжелые моменты... И уже дошло дело до того, что надо как-то... на что-то решаться: мама не выдерживала, я не выдерживала... Мне надо было работать, а... вот...
И мама сказала Олегу:
— Поезжай-ка ты в Москву, потому что сил больше нет...
И он уехал — это был конец марта 1973 года. И, оказывается, уехав в Москву, он позвонил Володе немедленно — сразу же. Сказал, что положение такое, что ему надо срочно остановиться (он узнал, что тот уже «зашит»). И Высоцкий ему сказал тут же — сразу на телефонный звонок (по рассказам Олега):
— Приезжай!
Олег приехал к нему домой, тот открыл тумбочку — там стояло несколько коробочек с «эспералью».
А.И.: — «Эспераль»?
Е.Д.: — Да. «Надежда» в переводе с французского.
И Володя сказал:
— Вот эти слева мои, а справа — твои. Всегда, когда надо, — ради бога.
Потом добавил:
— Только перед этим ты должен три дня ни капли не пить.
Видимо, после этого они вдвоем с Олегом поехали к врачу, который этим занимался, — Герману Ефимовичу Баснеру (это родной брат композитора Вениамина Баснера[1]). Он хирург, очень крупный хирург по внутренним органам — почкам, печени и т.д. Я очень давно с ним не говорила...
А.И.: — В ежедневниках и записных книжках Даля он остался под кодовым именем «Баснёр».
Е.Д.: — Наверное, так... Я не знаю, как Баснер поступал с другими, но и Володе и Олегу он это делал бесплатно. Брал расписку — чисто символическую. Потому что «торпеда» — это ведь очень опасное дело. Если человек не выдерживает и все-таки пьет, он может, как говорил Олежечка, «откинуть копыта». А может просто сделаться парализованным инвалидом...
Это было 1 апреля 1973 года. Все было сделано, и Олег в этот же день мне позвонил и в какой-то форме — не помню, в какой: это теперь мы говорим «зашился» и нам понятно, о чем идет речь, а тогда я не помню, как он мне «доложил». Но я, держа в голове все время, что сегодня 1 апреля, а мы с ним в ссоре — не в ссоре, но в разрыве — решила, что это такая... неудачная шутка. И очень резко ему ответила, что это не предмет для праздничных розыгрышей. И повесила трубку.
Придя на следующий день домой со студии, я почувствовала, что в квартире кто-то есть (мама была на работе). Это было 2-го. Я пробежала сразу в нашу комнату. Там стоял Олег. Он так на меня посмотрел... Я хотела к нему броситься, он сделал очень характерный для него жест рукой, расстегнул и снял брюки, повернулся ко мне спиной и показал «заплатку». И даже удивительно, что не было с его стороны на меня обиды за то, что я ему накануне не поверила! Он был в очень радужном настроении. Очень. И вот тогда-то он мне и рассказал, что позвонил Володе и как тот все это провернул[2].
Вскоре после этого была премьера в ленинградском Доме кино «Плохого хорошего человека». И вот тут уже Володя сам подошел ко мне после просмотра. Он уезжал в Москву. Мы с Олегом оставались. Очевидно, это было весной или летом — было тепло[3]. От Дома кино (к/т «Родина») мы шли по Невскому к Московскому вокзалу провожать Высоцкого. Олег, я, он...
А.И.: — Втроем?
Е.Д.: — А-а-а... Нет, очевидно, еще кто-то шел, потому что вряд ли бы он отвел меня от Олега и бросил его одного. Или кто-то еще уезжал?... Я не помню точно. После премьеры, наверное, шла какая-то компания, потому что Володя меня вдруг взял рукой за плечи и отвел в сторону.
И сказал:
— Значит, так. Сейчас все будет очень хорошо.
Он уже был очень опытен в этом деле: подходил ли к концу первой «зашивки», был на второй или между ними — я не знаю, но говорил весьма убедительно.
Тогда они оба (с Олегом) считали, что сроки меряются в два года. И это была заслуга Марины: она сказала, что это срок действия лекарства. Ни Олег, ни Володя не знали французского языка, но если бы они взяли эту листовочку-вкладыш, оба, конечно, поняли бы, что там написано: действие одной ампулы от 10 до 12 месяцев. Об этом и не зная языка все равно догадаешься, но они оба были доверчивые люди в этом отношении. А Марина объяснила, что «действие два года и нельзя ни капли». И расписала, что будет, если они попробуют! Что нельзя даже кефир (первые месяцы действительно нельзя). Олег мне рассказывал потом... 11 апреля у его сестры день рождения. Он вернулся в Москву из Ленинграда и ходил к ней. Там был какой-то торт, и он боялся его есть, опасаясь возможной пропитки ромом. Да и врач его предупредил, что ничего такого нельзя — особенно первые месяцы...
Так вот, Володя мне сказал тогда, отведя меня в сторону:
— Кончатся два года, и он обязательно в первый же день «развяжет», но ты не пугайся, потому что он обязательно «зашьется» снова...
А.И.: — На этом вы распрощались — и все?
Е.Д.: — Да. Мы его проводили, распрощались. Он был очень мил...
У меня уже тогда было представление какое-то о нем... Много было «в народе» записей... За всем этим гонялись. А у Олега никогда не было никаких записей Высоцкого!
А.И.: — Чем это можно объяснить?
Е.Д.: — Я об этом много думала. Во-первых, не было техники. Но дело даже не в этом... Уже появилась техника: Олег купил «Сонату» или «Легенду» и очень радовался, но... Я думаю, дело в том, что он был настолько противником всяческого массового увлечения чем-то... Ему настолько это было неприятно, что и не хотелось. Очень трудно это объяснить, но это — именно его характер. Может, у нас и был когда-то разговор об этом, и мне кажется, — действительно был. Даже не разговор, а... вопрос-ответ на эту тему. Когда что-то очень близко и дорого, и нравится, и хотелось бы! Но противоречие возникает какое-то оттого, что каждый встречный имеет уже километры записей Высоцкого.... Думаю, что в этом дело. Потому что когда появился у Олега магнитофон «Электроника» в 1978 году, у него все равно никогда не возникала... он вообще... как бы это сказать... не был коллекционером ни в чем! Разве что вот пропуска, удостоверения театральные и киношные «собирал». Ну, книги, конечно. И то это не было такой страстью, чтобы все-все-все скупать!
А.И.: — А джаз? Я имею в виду пластинки.
Е.Д.: — Джаз тоже очень любил, но никогда не занимался специально каким-то поиском и подбором. Вот это в нем было. Наверное, это — свободолюбие. Чтобы не подчиниться ничему, чтоб не увлечься чем-то... Как, знаете, захватывает какая-то страсть. Может быть, в этом дело.
Когда на базе «Ленфильма» снималась «Земля Санникова», Олег записал две свои песни[4]. А на другой стороне (у меня был этот ролик, «магнитка» эта широкая) было записано две песни Высоцкого. Одну он написал для «Земли Санникова», по заказу, и она не вошла, естественно.
А.И.: — Как она называется?
Е.Д.: — Я не знаю, как она называется... помню только... Колумб... Магеллан... обетованное...
А.И.: — «Этой обетованной, желанной, и колумбовой, и магелланной»?
Е.Д.: — Да-да.
А.И.: — «Баллада о брошенном корабле»[5].
Е.Д.: — Ну, вот она потом и «нашлась» в звукоцехе, эта «магнитка»...
А вторая песня была «Серега» — «Милицейский протокол». Олегу очень нравились обе эти песни, и они у меня были записаны в монтажной. И если бы он хотел, — у него была возможность их переписать... А его вообще не устраивало то, чем увлекаются все вокруг!
Когда начались повальные кассетные магнитофоны, у Олега была такая материальная возможность: пойти и купить. Ну, не купить себе лишние башмаки какие-то или мне туфли, но он этим не увлекался.
Хотя, когда он купил себе маленький кассетник, он ему очень помогал в работе. У него было две кассеты — больше не было. И он записывал. Он на тот, первый, старый магнитофон записал всего Печорина. Потом стер. Он так репетировал роль. Еще, например, когда он записывал песню для «Ночи ошибок» на телевидении, он взял с собой этот свой магнитофончик и принес потом домой запись: мы слушали несколько вариантов. Конечно, все это он стирал...
А.И.: — Это на этой ленте был записан один вариант «под Вертинского», с грассированием?
Е.Д.: — Да. Однажды, когда он уходил из «Современника», Олег с этим магнитофоном пошел в театр. Пришел в дирекцию, а он у него был в «дипломате». И Олег заявил, что «Петю Трофимова в «Вишневом саде» он играть не будет, и если товарищ Волчек и товарищ Табаков настаивают, то он просто уйдет из театра». Ему очень интересно было записать их реакцию, но у него ничего не получилось.
А.И.: — По «техническим причинам»?
Е.Д.: — Нет. Только он подумал, что надо выбрать момент для незаметного нажатия кнопки, как разговор был просто немедленно окончен. Ему сказали: «Ну и уходи!» Что тут записывать? Он встал и ушел. И написал заявление. Вот и все...[6]
А.И.: — Хотелось бы отвлечься на одну вещь, пока она не забылась. Мне известен факт еще одной работы Даля и Высоцкого в кино: в 1968 году они вместе снимались на «Мосфильме» в короткометражке по сказке «Солдат и царица». Роль, исполненную Владимиром Высоцким, при монтаже вырезали. Можете ли вы как-то прокомментировать это?
Е.Д.: — Олег никогда ничего не говорил. Я даже не знала об этой работе, пока мама не увидела ее в кинотеатре и не услышала эту историю...[7] Не знаю, чем это объяснить.
О Высоцком Олег говорил очень редко.
Могу еще добавить, что когда Хейфиц — человек осторожный вообще... вдруг такой фортель выкинул: взял Даля — человека, которому запрещено на «Ленфильме» сниматься, после того как он похлопал рукой по шляпе директора студии Киселева! И Высоцкого, который вообще везде был запрещенный! И вдруг Хейфиц, про которого все знали, что он трус (хотя и был крупной фигурой) берет этих двух — полный нонсенс! И мало того. Киселев ему говорит: «НЕТ!!!». Хейфиц едет к нему на дачу и уговаривает. Тот орет: «Или я — или Даль!» И Хейфиц говорит: «Ну... Даль...тогда». И на этом все кончается, потому что Иосиф Ефимович был тогда «шишкой» — секретарем правления Ленинградского отделения СК СССР. Так что он настоял на своем. Вот об этом были разговоры...
Вообще меня удивляет, что, когда пишут о Высоцком, так редко вспоминают эту роль. Мне кажется, что это его лучшая работа в кино. Ну, одна из лучших.
А.И.: — Фон Корен?
Е.Д.: — Да...
О.Эйхенбаум: — А мне так кажется, что между Володей и Олегом всегда стояла вся эта... компания, которая была вокруг Высоцкого и которую Олег терпеть не мог!
Е.Д.: — Да-да. У нас уже заходила речь: были ли в доме записи? Повторяю: никогда не было! И уже пластинки выходили в конце 70-х...
А.И.: — Были вполне официальные и очень массовые — «миньоны», например.
Е.Д.: — Были, были! А Олег НИКОГДА не говорил об этом, и не хотел, и не искал... Это, наверное, то, о чем великолепно говорит Печорин у Лермонтова. Я не помню, конечно, дословно... поэтому цитировать не буду... но «присутствие флегматика или оптимиста сделало бы из меня нечто противоположное». Что-то такое Печорин говорит. Вот это — суть Олега. Он ненавидел всякую крайность. Всякий ажиотаж терпеть не мог, всякую суету. Даже если это было связано с чем-то интересным и большим — все равно. Как только начиналась массовая суета — он закрывал эту тему для себя.
Но Высоцкого, конечно, он ценил, прежде всего как поэта. Так же как и не ходил Олег, например, «на Таганку». Он не заболевал никакой модой. Все, от чего попахивало модой, — он сразу отвергал. А Высоцкий все-таки был в моде, как и Окуджава. Ведь сколько народу имело записи Окуджавы! И как Олег помчался на юбилей Окуджавы и пел куплеты вместе с Гафтом! Я уж не помню какие, но — очень забавные. И поклонялся, и обожал Окуджаву! Но ему бы и в голову никогда не пришло бегать за пластинками, у кого-то что-то переписывать, вообще суетиться... Он мог раз услышать — и насладиться. Он мог прочитать — и быть довольным.
О.Э.: — Одна наша американская приятельница купила как-то книгу Окуджавы, и по ее личной просьбе Олег поехал подписать этот томик у Булата. Это единственный случай подобного рода, который я помню.
Е.Д.: — И вот единственное, за чем он, скажем, мог «охотиться»... Когда Булгаков еще практически не издавался и невозможно было его свободно читать, Олег позволил себе попросить свою сестру достать ему «Мастера и Маргариту». И Ира ему сделала копию, переплела и подарила.
А.И.: — Что произошло через два года, в апреле 1975-го?
Е.Д.: — Я очень хорошо помню 1 апреля 1975 года, когда я сидела в Люблине на окне и ждала Олега, уверенная на 200%, что он придет «в кусках». Ну... я так думала просто — человек два года не пил! Хотя он был очень хороший. Ему настолько нравилась эта жизнь без алкоголя! Конецкий, например, не смог работать! Он мучился страшно, тоже два года — вынужденно. Виктор Конецкий, который, посмотрев на Олега, сказал: «Ой, я тоже хочу! Надо же... какой он веселый и хороший!» И Олег его привел к Баснеру. Причем я тогда спросила Баснера по телефону: «Герман Ефимович, а что нужно от Конецкого, чтобы вы ему тоже смогли сделать...кроме самой «эсперали»?» Он сказал: «Ничего. Только посмотреть ему в глаза».
И он его «зашил» И два года Конецкий не пил. И ни строчки не написал за два года. И больше он не «зашивался»...[8]
А.И.: — Давайте попытаемся вспомнить: а что делал Олег Иванович в эти месяцы творчески? Точнее, что он успел сделать за эти два года?
Е.Д.: — 1973 год. «Вариант «Омега». С этого все началось. Ввод на роль Гусева в «Валентин и Валентина» в театре. 1974. Театр — Балалайкин! Все-таки это было серьезно! И «Провинциальные анекдоты» Вампилова. На телевидении — съемки «Ночи ошибок» и «Страниц журнала Печорина». В кино — «Горожане» и «Не может быть!» Что-то еще было в 1974 году...
А.И.: — «Домби и сын» и «Военные сороковые»!
Е.Д.: — Нет. Это лето 1975 года, когда мы жили у Шкловских на даче.
А.И.: — И этого не мало [9].
Е.Д.: — Между прочим, когда мы жили у Шкловских в Переделкине, была еще и его поездка с какими-то жуками-шулерами. По-моему, в Орел или куда-то... [10] Со спектаклем «Сорок первый» по Борису Лавреневу. Какой-то парень и его жена-актриса... Это был такой заработок. Олег ввязался в это дело, очень был потом раздражен, скрывался потом от этого человека...
(Окончание следует).
Интервью и литературная запись А.ИВАНОВА.
Москва, 11 января 1991 года.
|
