|
Александр Иванов. – И что же было 1 апреля?
Елизавета Даль. – Ничего не было. 1 апреля 1975 года Олег пришел «как стеклышко». Как потом выяснилось, он и не вспомнил даже.
А.И. – Ваша реакция?
Е.Д. – А у меня было такое облегчение!.. Я же видела по походке, по всему: мне не надо было близко подходить и разговаривать. Как только он в подворотню входил и шел к дому, к подъезду – я уже могла сказать, в каком он настроении, в каком состоянии.
И очень хорошо помню этот момент: у него в руках была сетка такая… плетеная «авоська», вся набитая «Явой». Вот столько было сигарет! Он шел веселый, потому что достал сигареты (Олег курил только «Яву»[*]).
А.И. – Так сложно было с сигаретами?
Е.Д. – Ну, тогда было не так сложно, как сейчас[1], но, во всяком случае, с «Явой» - да. А он любил всегда покупать много того, что ему необходимо: носки ли это, или сигареты, но – всего должно было быть много. Просто чтобы заботы не было. Он знал, где жил…
Ну и… так вот… Апрель, май, июнь. Переезд к Шкловским на дачу – ничего. Я уже перестала думать об этом, решив, что это – навсегда, что Олег пить больше вообще никогда не будет.
А потом, в августе 1975-го, не без «помощи» Серафимы Густавовны Шкловской, которая любила «приложиться» к виски и которая была такая… щучка-злючка… И не без помощи, кстати говоря, Конецкого, который к лету 1975-го уже «развязал»… Он пришел к Шкловским, и разговор между ним и Симой был о том, что «перевелись настоящие мужчины, которые и выпить могут, и под каблуком у жены не сидят». Камешек был в огород Олега Ивановича.
А.И. – Который...
Е.Д. – Который не пил!
А.И. – Но это слышал?
Е.Д. – Да, но… это было так… в шутку сказано за столом. И он не стал пить – нет! Но спустя какое-то время Серафима… (Она меня всегда затаскивала на кухню – с тем чтобы выпить, а я к этому всю жизнь отношусь совершенно равнодушно. То есть, я люблю иногда выпить, но просто так – нет). И постепенно начал Олег. Сначала в удовольствие, ничего не скрывая. Вместе со всеми, так… вальяжно, приятно. А потом он стал уходить куда-то, где-то нашел какую-то «точку» и стал приходить уже в состоянии… Потом, когда уезжал в Москву, часто и из Москвы приезжал в соответствующем виде. Хотя, когда на спектакле «На дне» порвал себе колено, он был совершенно трезв: в этот день и в этот вечер. Вообще, театр был для него святым, конечно. Ну, так… по рассказам… До того как мы с ним познакомились, он «грешил» в театре, но вот с тех пор, как я его знала, – он не позволял себе. Если спектакль – ни в коем случае! Это было свято[2].
А потом подошло время, когда было уже плохо, – начало 1976 года.
А.И. – Опять все началось?
Е.Д. – Я бы даже не сказала, что очень страшно было, нет… Он замучился! Для него похмелье было очень тяжелым. Но не физически… Физически – это само собой, это он переносил стойко. А морально… Чувство вины страшное по утрам. Он мне рассказывал, что это такое: «Когда просыпаешься с ощущением, что ты – убийца»…
И поэтому в начале 1976-го он опять позвонил Володе. И тот ему сказал:
— Немедленно приезжай!
Дал ему эту самую штуку… И вот тогда он приехал от Высоцкого и сказал: — Я читал его стихи… Он очень вырос как поэт [3].
Мы вместе поехали к Баснеру, в Измайлово. Кстати, он работал в каком-то огромном госпитале или больнице… белое огромное здание.
К этому времени я уже была «допущена». И уже понимала, что говорить, просить: Олег, надо «зашиться», — нельзя! Только – когда сам. И ужасно боялась до последней минуты, потому что сначала мы позвонили Баснеру, который сказал: «Три дня – ни капли!» Олег мне говорит:
— Запри меня дома и никуда не выпускай, что бы я ни говорил!
Но это было не трудно, потому что он и не рвался, понимая прекрасно, что мне с ним не справиться, если он захочет. И он взял меня с собой, что было тоже невероятным доверием ко мне. И мы поехали в эту больницу.
Баснер очень любил поболтать, – это была своеобразная такая «расплата»: все сплетни. Мы ничего не знали, а он знал все. Так и говорил: «А вот вы слышали, что тот-то и та-то? Не слышали?!» И все это рассказывал, потому что сам слышал все. И вот так мы болтали, болтали долго, наверное, часа два у него в кабинете, а потом он сказал: «Ну, мы сейчас уйдем минут на пятнадцать…» Забрал Олега, вызвал ассистентку – молоденькую девушку, и они удалились втроем.
И действительно, спустя 15-20 минут появился сильно хромающий Олег. Мы поймали такси и уехали домой. Это был февраль 1976-го.
… Но подошел и срок третьей. Это был 1977 год. Лето. Август или июль.
А.И. – А перед этим, в середине июня, он чуть было не сорвал свою поездку в Прагу на телефестиваль…
Е.Д. – Они с Битовым пили в последний вечер в Пущине, на съемках «В четверг и больше никогда», у Эфроса. Олег приехал, ему надо было бежать менять деньги, срочно все очень! Я очень была против, говорила, что нельзя ехать, а мама уговорила.
А.И. – Его?
Е.Д. – Нет – меня! Убедила в том, что я неправа, что надо ему ехать. И когда Олег вернулся из Праги и позвонил Высоцкому, Володя сказал:
— У меня нет… Сейчас стало сложно…
Я не могу сказать, почему он так ответил… Странно… Потому что Олег рассказывал, сколько у него там стоит… Думаю, что он кому-то из друзей отдавал это лекарство, поэтому и известность возросла – и потребность. Но, в общем, то, что он отказал Олегу – это значит, что скорее всего – не было действительно.
Почему я это сейчас вспомнила? Потому что 7 июля 1977 года Вале Никулину исполнялось сорок пять лет, а Олег уезжал в Пущино на съемки. Мне позвонила Инна, жена Вали, и сказала: «У меня будет приятельница, которая обожает Олега, и она тебе принесет «эспераль». Мне страшно не хотелось идти на этот день рождения, я плохо себя чувствовала, и вообще… я к Вале всегда относилась… да и к Инне тогда – тоже, это мы потом с ней сдружились. Но я понимала, что надо. На Ленинском проспекте – там, где мы жили на улице Новаторов, я посадила Олега в «рафик», который за ним пришел. Сама села не помню на что и отправилась к Никулиным. Это было 7.7.77 – четыре семерки!
И действительно, там я познакомилась со Светланой Сергучевой, с которой и до сих пор дружна очень, – только мы редко видимся. И она мне абсолютно безвозмездно (тогда уже «эспераль» стоила от 300 до 500 рублей одна штука) вручила эту ампулу и сказала, что если она «хоть чем-то может помочь Олегу Ивановичу – для нее это уже счастье». Она была женой очень крупного следователя по особо важным делам, впоследствии перешедшего в адвокаты (к большому сожалению, он умер пару лет назад).
Когда Олег вернулся из Пущина (не окончательно, мы еще ездили), я ему эту коробочку просто молча отдала. Реакция была нормальная.
А.И. – Он не знал, откуда это?
Е.Д. – Не знал и не интересовался. Так… взял и спрятал. И потом, помню, что очень скоро мы ехали в автобусе из Пущина на съемку, и он уже был с этой «болячкой». И так же тяжело мы ехали в Пущино на «рафике», потому что болезненно – довольно глубоко зашивается. Это был июль или август 1977 года.
А потом мы съездили туда еще раз. И потом – еще раз. Просто так. Съемок не было, а «сделали вид». Эфрос вызвал всех актеров, потому что ходили слухи, что он за 40 дней снял фильм, и это грозило закрытием его следующего сценария, что потом и произошло.
А.И. – Почему?
Е.Д. – Потому что нельзя снимать фильм – полнометражный, цветной (на «кодаке»!) за 40 дней! Да еще на пленке, которая была выделена … для проб актеров! Ну нельзя!!! А что будут другие режиссеры делать?! Они привыкли снимать по четыре-пять месяцев!!!
А.И. – И какой сценарий закрыли Эфросу?
Е.Д. – «Месяц в деревне»! У него лежал утвержденный сценарий.
А.И. – С Олегом Ивановичем?
Е.Д. – Наверное. Я так думаю, и Олег так думал[4]. Ему закрыли этот сценарий, потому что все сильные мира сего просто «наложили лапу»: все стало известно, как Анатолий Васильевич ни скрывал! Эфрос продолжал жить там, в заповеднике, и делать вид, что все еще снимает кино. А кино было снято! Как это возможно?! Это же означает, что всем скажут: «Товарищи, а что же вы по четыре месяца делаете? Ездите куда-то… «объекты смотрите»… «выбираете натуру»?!» А человек приехал в Пущино и вот так вот – поворачивался вокруг себя – и снимал!!! И работал по три часа в день… Съемка продолжалась ровно три часа!!! И начиналась она вовремя…
А.И. – 120 часов работы?..
Е.Д. – Да. Вот так и было в 1977 году. Вот так был снят фильм «В четверг и больше никогда» с Олегом.
А.И. – Что было в жизни Даля после этой «зашивки»?
Е.Д. – Минутку. Готовясь к разговору, я сегодня все это вспоминала и кое-что отдельно отметила и записала в блокноте… Сейчас… посмотрим…
А.И. – Он отыграл у Эфроса премьеру спектакля «Веранда в лесу» — весной 1978 года, продолжал репетировать «Дон Жуана» Радзинского…
Е.Д. – С театром съездил в Эдинбург. Осенью, после Англии, начался «Лунин» — репетиции. Но Эфрос уехал в Америку, в Штаты – ставить «Женитьбу». И Олег сказал, что он его «предал, продал Дунаеву, что Дунаев – не…» и т.д. В общем, с театром было покончено. В ноябре 1978 года Олег ушел с Малой Бронной. В том же 1978-м… Май. Павла Петровна в больнице – с подозрением на рак… Ордер на квартиру… Переезд сюда… Зимой этого же года и в Матвеевском он был в первый раз… 25 июня начался чемпионат мира по футболу, и Олег, опять же из Матвеевского, возвращался сюда уже. А мы за эти дни – с 22-го по 25-е — с мамой привели эту квартиру в какой-то божеский вид. Тут начинается ремонт, а 10 июля мы едем в Петрозаводск, и вот там он немного начинает попивать.
А.И. – На съемках «Отпуска в сентябре»?!!
Е.Д. – Да. Дальше: август – Эдинбург. Потом начало сезона, разговоры Эфроса с Олегом о Гамлете. Олег ему сказал:
— Вы хотите сказать, «Офелию» будете ставить?.. [5]
Репетиции «Дон Жуана» и «Лунина». Ноябрь – уход из театра. Озвучание «Утиной охоты» на телевидении. На этой картине меня попросили поработать по старой памяти – это же «Ленфильм, а озвучание у них было тут, на Московском телевидении. Ноябрь же – примирение со Шкловскими. Значит, ссора была более чем на три года[6]. Очень хорошо помню поездку тогда же на джаз Алексея Козлова…
А.И. – Почему вы говорите о пяти «зашивках»? Пока не очень все сходится…
Е.Д. – Потому что точно помню, что в 1979 году была у меня такая встреча: я приехала к Никулиным – там сидел Володя Паулус, уже больной, говорил о том, что у него боли ужасные… Это было… Сейчас скажу… Какая-то там война была? Она началась в этот же день…
А.И. – Китай напал на Вьетнам 17 февраля.
Е.Д. – Вот! Я очень хорошо помню, как мы сидели за столом на кухне и Володя Паулус меня спросил: «Как Олег?» Я ответила, постучав по дереву: «Тьфу-тьфу-тьфу! Поехал к Баснеру». Это была его «торпеда» № 4[7] И после этого идет: март – «На стихи А.С.Пушкина»; апрель-май – съемки натуры «Флоризеля» в Сочи; летом съемки «Флоризеля» продолжались в Каунасе. И прочее, прочее, прочее… Осенью должна была состояться «Чайка» в Мелихове.
А.И. – В этом периоде Высоцкий нигде не фигурирует, за исключением, может быть, нескольких записей в ежедневнике Даля: «Позвонить. Высоцкий».
Е.Д. – Да. Но я думаю, это все относилось к «торпедам».
А.И. – К просьбам?
Е.Д. – Да. Это можно просто сравнить, потому что я «вычислила» все эти вещи очень точно. Из дальнейшего вспоминается Репино в ноябре 1979-го. Ну, мы еще пропустили историю с «Экипажем» у Митты – тоже выпало… [8]
А.И. – Как было дальше, в 1980-м? 27 января вы вместе уехали опять-таки в Репино: Олег Иванович начинал сниматься в «Мы смерти смотрели в лицо» у Бирмана. Вернулись вы 1 апреля. Потом была история оскорбления Даля А. Гуревичем – начальником актерского отдела «Мосфильма». Когда выяснилось, что О.И. нельзя сниматься в «Незваном друге» и вообще на студии: в связи с отказом работать с группой «Запас прочности» («Экипаж») в феврале 1979 года. Потом он ездил досниматься к Бирману в Ленинград – на 2-3 дня, наездами. Как и что было в мае?
Е.Д. – Май. «Торпеда» № 5. 1 мая 1980 года. Я жду Олега из Ленинграда со съемок у Бирмана. Он не приезжает. Я знала, что «стрелой» — он не любил, чтобы его встречали. И – не приходит. Где-то к вечеру звонит Володя и говорит:
— Ты не волнуйся. Он был не в лучшей форме… Не хотел показываться таким на глаза. Приехал ко мне. Проживет у меня дня три… Не переживай! Если что – звони. Все.
Ну, мы с мамой, конечно, подумали, что раз он у Высоцкого – это, видимо, неспроста. У Олега была с собой своя ампула «эсперали», которую достала Наташа Давыдова – за что мы тогда ее и полюбили. И я сразу успокоилась – после этого звонка. До того как Олег пришел домой, позвонил опять Высоцкий и сказал (дословно помню):
— Ну, старуха, радуйся! Идет домой – счастливый, довольный… Но знай: ему зашито четыре таблетки. Он поделился с Пашей Лебешевым.
Олег отдал этому оператору с «Мосфильма» большую часть. Четыре… А их двенадцать… Олег об этом нам не сказал. Это сказал Высоцкий…
Сейчас вдруг вспомнилось, что этим же «каналом» воспользовался и Вася Ливанов. Мы с Олегом приехали в январе в Ленинград, а Ливанов страшно запил в одной из гостиниц: снимал, например, трубку в номере, набирал «07» и говорил: «Мне Белый Дом… Дайте Картера…» и т.д. И когда дело было уже совсем плохо, Вася позвонил Олегу. И Олег ему говорит: «Иди к Высоцкому. Скажи – я просил».
А.И. – Ну, суть ясна…
Е.Д. – Нет, тут завязано дело вот на чем: Олег тогда невзлюбил Васю Ливанова. Что-то там произошло… Или Володя в мае ему рассказал какую-то гадость про того… И невзлюбил резко, хотя раньше – просто обожал. Я не знаю, что там произошло… Во всяком случае, это потому надо записать, что Олегу о смерти Высоцкого сказал Ливанов.
А.И. – Но это мы забегаем вперед. А что было 5 мая?
Е.Д. – 5 мая Олег вернулся и рассказал, что малоприятная обстановка у Володи… Что там – этот врач, который зашивал… Это была первая «зашивка», которую Олегу делал не Баснер. А Высоцкий, по-моему, только первый раз у него «зашивался». Потому что, когда мы были с Олегом у Германа Ефимовича зимой 1976-го (о чем я говорила), он нам рассказал, как Володя дважды попадал в реанимацию… И как, «зашившись» в очередной раз, Высоцкий пришел домой, расковырял рану, выворотив таблетки «эсперали» — чтобы пить… И начал истекать кровью. Когда приехала «скорая», он просто тонул в крови, – это же очень глубоко зашивается… Баснер тогда сказал: «Если бы я зашивал, он бы не докопался. Я так делаю, что уже не расковыряешь…»
Хотя у Олега после первой «зашивки» вывалилась одна таблетка, и он ее проглотил. Расказывал об этом ужасно смешно. Она как-то… «высочилась» оттуда. И такая честность, бережливость: «чтобы не пропала»!
Так вот, он пришел от Володи. Сказал, что очень неприятный врач.
Ольга Эйхенбаум. – Подчеркнуто говорил: Очень неприятный.
Е.Д. – Что вообще обстановка у Володи ему не понравилась. Что там постоянно толчется какой-то народ…
Потом у Олега стала эта ранка гноиться, температура поднялась. Он плохо себя чувствовал и выглядел плохо. Пришел вот этот самый врач… Звали его Толя. С «черным трауром» под ногтями – для врача это уже непонятно… И стал говорить Олегу, что у него «вообще воспаление легких».
А.И. – Мы говорим, безусловно, об Анатолии Федотове?
Е.Д. – Наверное. Это тот самый врач, который ездил с Володей на какие-то концерты в Средней Азии. В чьих-то воспоминаниях я о нем читала… И он был на Малой Грузинской в ночь Володиной смерти…
Олег к нему очень недоверчиво относился, очень так… Этот Толя приезжал, смотрел эту ранку… Потом у Олега все зажило каким-то образом. Первый раз все это было неблагополучно! А врач... Несколько раз он тут появлялся – ужасно неприятный тип. Ужасно! Никак не похож на врача…
Следующий момент – уже 25 июля. Звонок был довольно рано, но Олег уже встал. Может быть, он куда-нибудь собирался.
А.И. – В этот день Олег Иванович должен был сниматься на «Мосфильме» — в «Незваном друге».
Е.Д. – Ранний звонок. И тут же приехал на своей машине Вася Ливанов. И они ухали. Потом, спустя несколько часов, он же привез Олега домой.
А.И. – Они ездили на Малую Грузинскую?
Е.Д. – Да. Именно оттуда они приехали, пробыв там несколько часов.
А.И. – И именно там, в квартире Высоцкого, Далю стало плохо. Он потерял сознание и упал.
Е.Д. – Кто это сказал?
А.И. – Наталья Сайко Валерию Перевозчикову. Правда, она же утверждает, что до поездки на Малую Грузинскую все актеры собирались в театре на Таганке, и только потом поехали к Высоцкому домой – уже в обеденное время.
Е.Д. – Этого я не знаю… А тогда… очень… неприятную такую фразу сказал Ливанов. Вот тут – я очень хорошо помню: Олег сидел, а Вася вот здесь стоял. Я не помню смысла и первой половины фразы, но кончалась она словами: «Мы-то с тобой на девяносто лет рассчитаны». Я еще про себя тогда подумала: «Ты-то, может, и да». Так бывает, когда мысль приходит произвольно, не владеешь ей…
Почему я так о Васе говорю?.. Я ведь тоже, как и Олег, любила его, но он как-то изменился…
Когда он ушел, Олег сказал:
— Какой-то он стал… «головастик»…
Он всегда и мне казался высоким, а тут… сделался коренастый, большеголовый… Что такое? Какая-то метаморфоза с ним произошла. Вот мое последнее о нем впечатление.
О.Э. – У меня в глазах тоже все стоит тот красавец – высокий и стройный, что впервые появился у нас в Ленинграде!
А.И. – В эти дни были какие-то еще разговоры «по поводу»?
Е.Д. – Нет, ну… Конечно, Олег был очень подавлен [9].
А.И. – И что дальше?
Е.Д. – На похороны я не поехала, потому что… ну… я понимала, что так лучше – не надо. Я была бы и ему обузой… Ну зачем? Столько народа…Необязательно мне было туда ехать, – я бы Олега только раздражала. Он ездил один.
А.И. – А что могло его так раздражать в вашем присутствии рядом?
Е.Д. – Если бы я поехала с ним, это его бы… связывало как-то… обязывало к чему-то…
А.И. – Рассказы о Ваганьковском и о поведении Даля там 28 июля – это уже было потом?
Е.Д. – Да. По-моему, Никулин мне сказал, что Олег стоял и повторял:
— Он меня обманул… И меня обманул, и Марину обманул… Володя должен был «зашиться»…
А.И. – Да. Валентин Юрьевич и мне не единожды подробно об этом рассказывал…[10]
Ну что ж. Жизнь Даля продолжалась дальше. Было окончание бирмановского фильма, окончание съемок у Марягина. Работа над лермонтовским моноспектаклем «Реквием», преподавание во ВГИКе, приход в Малый театр.
Е.Д. – Осенью же – поездка в Пензу. Октябрь – досъемки в Феодосии «Незваного друга». 31 декабря 1980 года у Олега был очень нервный ввод в «Берег» в Малом. А затем тяжелый нервный срыв. В январе – у него брал интервью Эдуард Церковер. И 18 января мы уезжаем в Монино…
А.И. – А что было 31 декабря… как-то не очень ясно по сей день…
Е.Д. – Ну, почему не ясно. Все ясно! Был действительно очень нервный ввод. Была пауза, которую Олег специально держал, а ему суфлер начал из своей будки бубнить: фэ-тэ-тэ-тэ-тэ… Я думаю, что у Олега было состояние… Во-первых, он действительно не был пьян – это явно. Во-вторых, громадная ответственность, потому что зал полный, все начальство в первом ряду, а он же – актер-профессионал. Видимо, у него было почти полное выпадение сознания… А как, что там произошло, и как это выглядело из зала – я не знаю…
А.И. – До Монина были какие-то обращения к теме Высоцкого? Например, в ваших разговорах?
Е.Д. – Конечно, и до отъезда в Монино бывали случаи, когда Олег вспоминал Володю… И у меня была странная история… Как-то днем мы отдыхали после обеда… и вдруг я прямо увидела… Вот как это бывает: сон – не сон, не поймешь… Где-то в углу комнаты возникло у меня лицо Высоцкого. Ну, вижу его – и все!!! И в полном шоке спрашиваю: «Володя, ну… как там?»
И он мне как-то покивал головой в ответ…
Это было до Монина и после его смерти, естественно. Вот где-то в этот период.
А.И. – А как в Монине возникло стихотворение Даля «В.Высоцкому. Брату»?
Е.Д. – В Монине, 25 января утром Олег пришел на кухню и сказал:
— Мне снился Володя. Он меня так зовет…
Такая интонация была: что делать? Как будто бы он мне говорит: ну что же я могу поделать, если человек так меня зовет? На что я ему ответила:
— Ничего, Олежечка… Он подождет…
И вечером того же дня здесь – дома, в кабинете – у нас был Женя Татарский[11] – режиссер «Пожара во флигеле», «Золотой мины» и «Принца Флоризеля». И Олег ему ту же фразу сказал, что и мне:
— Мне снился сегодня Высоцкий… Он меня ЗВАЛ…
А.И. – Стихотворение датировано тем же 25-м числом…
Е.Д. – И оно написано в этот же день, но я не помню точно, в какое время… Он ведь не читал стихи сам, а приносил очередной листочек мне на кухню. Но точно знаю, что это было 25 утром.
Вот и все, что я могла вспомнить… Вот и все.
А.И. – А через 36 дней Олега Ивановича не стало…
|
