|
Лев ЧЕРНЯК: Немного о себе.
Александр КУЗНЕЦОВ: Учился я в ГИТИСе. Моими сокурсниками были очень знаменитые теперь личности: Александр Демьяненко, Анатолий Грачёв, Наталья Архангельская, режиссёр телевидения Андрей Торстенсен…
Л.Ч.: Людмила Абрамова вас зовёт Саша Толстый…
А.К.: Совершенно верно, у меня на курсе было двое Кузнецовых: один – Рыжий, другой – Толстый (это я). Люся – человек тонкий, транзитный, хорошая артистка. А любить Володю – это целое искусство, и самоотверженность, и терпение огромное. Во всяком случае, как Володя трепетно её вспоминал!
Л.Ч.: Высоцкий писал ей из Свердловска о том, что вы её знаете.
А.К.: А как же! Она ведь дружила с моей сокурсницей Светой Алексеевой. И я знал мужа Люси. Он был поэтом, фамилия его очень похожа на Даль.
Л.Ч.: Дуэль.
А.К.: Да, он самый.
Л.Ч.: Как вы думаете, почему Высоцкий поступил в МНТМ, ведь, судя по его письмам к жене, он не собирался оставаться там долго?
А.К.: В первую очередь, я думаю, ему надо было работать, поддерживать форму… Продолжать нужно было профессию. Театр миниатюр – дело было новое, молодое, люди там были интересные, не было никаких академических претензий. Да и материальная сторона: у нас платили значительно больше по сравнению с драматическим театром: мы состояли при концертной организации ВГКО (Всесоюзная Государственная Концертная Организация). У нас были концертные ставки, то есть мы получали раза в три-четыре больше, чем молодые актёры в драматических театрах. Но у нас были условия пожёстче: два спектакля в день нужно было играть и 8-10 месяцев гастролей в год. На тот момент у нас ещё не было своего помещения. В труппе было человек 15 актёров и человек 8 музыкантов. Мы работали на сцене под живую музыку.
Л.Ч.: Кто Высоцкого привёл в театр?
А.К.: Он пришёл абсолютно один, это я помню очень хорошо.
Л.Ч.: А что за интересные люди были в театре?
А.К.: Марк Захаров, Владимир Корецкий, Владимир Ширяев, Лев Лемке. Потом он работал в театре Комедии в Ленинграде. Зиновий Высоковский, Рудольф Рудин – его больше знают как пана Гималайского. Настоящая его фамилия Айзеншток. Он, кстати, пришёл в театр вместе с Володей одновременно, почти в один день. Марка Захарова в МНТМ привёл ваш покорный слуга в качестве артиста в 1960 или 1961 году. Он сначала служил в Перми, потом был в театре им. Гоголя. А с самого основания театра, с 1959 года, у нас работала его жена, Нина Тихоновна Лапшинова. (Первая фамилия Захарова – Ширинкин. — Л.Ч.). Марина Полбенцева – клоунесса по первому образованию, очаровательная блондинка. Всегда в форме, очень музыкальная, контактная, — была у нас ведущей актрисой. Тамара Витченко на протяжении определённого времени была у нас героиней и примой. Она училась в ГИТИСе на факультете музкомедии. Это я привёл её в театр. Она хорошо пела, прекрасно двигалась, очень органична. Кстати, Зяма Высоковский сильно преувеличивает, заявляя, что он с Высоцким был лучшим другом! Я знаю, что этого не было – по крайней мере тогда.
Рудин — человек интересный и образованный. Почти все гастроли они с Володей жили в одном номере. Недели через две после начала гастролей в Свердловске я как-то зашёл в номер к Рудику и он при мне разорвал какую-то свою майку, потому что ему надоело носить старые вещи и теперь он может себе позволить купить вещи подороже. Ведь у нас платили гораздо больше! Вот в чём суть этой истории. В это время Тутышкин ставил у нас спектакль «О времена, о нравы» — это сочетание пародий и миниатюр 19-го и начала 20-го веков с современными элементами. Это всё писал Поляков, который использовал в частности замечательную вещь Ильфа и Петрова «Сильное чувство, или женитьба Лифшиц». Распределение ролей было уже буквально на второй день после приезда в Свердловск. Там были юмористические персонажи – Лев Николаевич и Антон Павлович – два алкаша, которые приходят на свадьбу, и им надо как можно скорее набраться. Пока гости выясняют свои взаимоотношения, они непрерывно произносят тосты между собой: за новобрачных, за будущих детей, за красавицу тёщу… Прекрасная пьеса! Очень рекомендую! Она начиналась репликой, которая потом стала классикой: входил главный распорядитель свадьбы, осматривал стол и говорил хозяину: «Водки не хватит». Высоцкий играл Льва Николаевича, Рудин – Антона Павловича.
Свердловск – третий город в СССР, очень театральный, с очень хорошими традициями. Высоцкий пришёл в наш театр за три дня до отъезда на гастроли в Свердловск. Для нашего театра это были третьи гастроли в этот город.
Театр наш был очень весёлый, озорной. Частенько мы играли
2/3 нашего репертуара в нелитованном виде: только что родилось, только что написали… Высоцкий хотел себя попробовать в нашем театре, так как у нас были большие возможности: каждый спектакль состоял из множества микропьесок, каждый актёр играл по пять-шесть, а иногда и более ролей и эпизодов. Это была хорошая школа для перевоплощения. Большинство из нас понимало, что хороший актёр – это человек с тысячью лиц. Чем более разный, тем ты интересней как актёр. При всех сложностях и достаточно серьёзном соперничестве в нашем театре, преимущество нашего театра заключалось в том, что у нас был как бы «театр внутри театра»: мы были молодыми и так показывали друг другу наши штампы, что так или иначе ты должен был развиваться – искать новые выразительные средства и расширять свой диапазон.
Л.Ч.: Перед гастрольной поездкой в Свердловск у вас было какое-то собрание труппы?
А.К.: Наш театр был сравнительно демократическим, хотя нас зазывали быть при тогдашнем ЦК комсомола… Относительно демократические были годы. Лев Карпинский тогда был одним из секретарей ЦК. Но наш худрук, Владимир Соломонович Поляков, был настоящим сатириком, он прошёл всю войну, прекрасно понимал, что такое Советская власть – особенно по отношению к комедии и сатире, и бежал от комсомольских деятелей. Никакой «общественной жизни» в театре не было. Алексей Денисович Дикий, только что вернувшийся из заключения, сказал: «Где общественная жизнь бьёт ключом, там кончается всякое искусство». По этому принципу мы и жили.
Поляков не обладал режиссёрским дарованием. Зато у него был блистательный дар сатирика-импровизатора. Ведь он фактически создал Аркадия Райкина – весь его довоенный репертуар и репертуар до 1959 года. Он был соавтором «Карнавальной ночи» с Ласкиным… И вообще был человеком очень смелым, отважным, весёлым, с огромным, истинным чувством юмора. Он приглашал для постановки своих пьес различных режиссёров. Марк Захаров у него начал пробовать себя как режиссёр с 1961 года. Первым спектаклем театра был «Калейдоскоп, или Итак, мы начинаем» (1959 год) – в нём
Ю.П.Любимов ставил миниатюру Полякова «Обитаемый остров». (Знал ли об этом ВВ, интересовался ли историей театра?) В этом спектакле участвовали Наталья Ильинична Сац, Тункель из ЦТСА, Е.Я.Весник. Весник после этого занимался постановками во многих театральных коллективах. И в нашем театре он ставил миниатюры и спектакли.
Членами худсовета нашего театра были: Марк Захаров, я, Высоковский, балерина Фая Иванова, завлит Городецкая Нина Абрамовна и сам худрук.
Что касается материалов, опубликованных в «Студенческом меридиане» со слов Витченко и Высоковского, — они рассказывают почти всё верно. Но с Высоцким я не был знаком до его прихода в театр, тут Тамара ошибается. Был ли Володя с Тамарой знаком – я тоже не в курсе, никогда не интересовался. Но я видел их взаимную симпатию друг к другу – этого не скроешь. Я помню, как Володя показывался при поступлении к нам, и я был полностью за то, чтобы его взяли. И как личность он мне понравился. Помню, что он очень интересно читал монолог из «Бани», он показывал Победоносикова и Бельведонского, а потом ещё присоединил кусочек Оптимистенко – потому что Поляков очень любил, чтобы человек представлялся в разных ипостасях. Читал он быстро, мобильно, с хорошей характерностью, убедительно и достаточно смешно. Прослушивали его Поляков и Тутышкин. Затем был приглашён худсовет, и он ещё раз прочитал. Я вспомнил! Это было в Центральном клубе железнодорожников у Казанского вокзала, где мы в то время арендовали помещение (помимо ВТО). В тот момент мы играли только два спектакля в вечер, репетиций уже не было – за неделю до начала гастролей в Свердловске нам дали возможность подышать. Туда и пришёл Высоцкий на «показ».
А формулировка «уволить за отсутствие чувства юмора» — это было свойственно Полякову, это его придумка. С юмором у Высоцкого было на самом деле хорошо, хотя есть разница между комедийностью сценической и жизненной: бывает, человек острит в жизни так, что все покатываются, а на сцене – совершенно не смешно. И наоборот. Приказ об увольнении Высоцкого был чисто внутренний – чтобы другим не повадно было. Есть люди, которых большинство современников не воспринимает в своё время, но которые потом оказываются истинными представителями своего времени и становятся его кумирами. Очень трудно человеку с амбициями (а актёры все с амбициями — профессия такая) признать кого-то из находящихся рядом гением. Тем более, если ты с ним на равных или наоборот: у тебя уже есть какие-то заслуги, а он – будущий гений, — пока ещё никак не проявился. Такие казусы бывают сплошь и рядом.
Л.Ч.: То есть, тот показ был фактически первым днём работы Высоцкого в театре миниатюр?
А.К.: Да, можно считать, что так. У нас всё делалось без волокиты. Поляков был крайне демократическим человеком. Он в этот театр вкладывал массу своих денег. Нужно было купить какой-то реквизит – он шёл и покупал. Он был очень широким человеком, добрым, всегда веселящимся по поводу всякого рода сквалыг и жадноватых персонажей. Он мог дать денег в долг и потом никогда не спрашивать. Некоторые этим беззастенчиво пользовались. Столь же бескорыстным был и Высоцкий.
Л.Ч.: Ходят разговоры, что Высоцкий ночевал у Полякова…
А.К.: Чего не знаю, того не знаю. Но вполне могло быть. Он ко всем своим актёрам относился как к своим детям. У него были, конечно, и любимцы и любимчики. Хотя со многими он постоянно ссорился. (Кстати, я частенько находился в оппозиции, потому что требовал от репертуара гораздо больше интеллектуального уровня, а не ширпотреба, чем мы зачастую грешили). Но когда человеку было плохо, Поляков всегда бескорыстно приходил на помощь. Я уверен, и с Володей у него сложились бы хорошие отношения, но он очень мало у нас проработал. Сам Поляков с тех гастролей часто уезжал по делам – кажется, пробивать помещение. Близких отношений у них не сложилось.
Л.Ч.: Вы хотите сказать, что когда Поляков уезжал и не было контроля, Высоцкий «расслаблялся»?
А.К.: И это было! Но хотя какой контроль… ведь все люди взрослые и все себе позволяли. Но обычно после спектакля.
Перед отъездом на гастроли Высоцкого ни на какие роли не вводили. У нас всё делалось по ходу: давался текст, быстро выучивался, с ходу вводились актёры – вот и всё. Но на московской сцене Володя ничего так и не сыграл. У нас ведь и помещения-то не было. Наши спектакли Володя, видимо, смотрел до этого.
Знакомство моё с Володей состоялось легко и просто: сразу на «ты», оба коммуникабельны – сошлись по всем параметрам. Два дня ещё ехали в поезде: бесконечные анекдоты и песенки, в карты играли. Большинство знакомств завязывается именно при таких обстоятельствах. Володя в дороге не пил, был в завязке, и все это прекрасно понимали, и потому ему никто ничего не наливал.
О прозвищах в МНТМ. Корецкий очень любил книги, и потому имел прозвище Книгоноша. Помреж Ермолова, театральная женщина, но с жутким характером Бабы Яги, имела прозвище Чума. Завлит Городецкая была говоруном-теоретиком. Её муж, известный драматург, покончил с собой. У неё был объёмистый нижний бюст, в связи с чем она имела прозвище Жопа. Зяма Высоковский имел прозвище Бандюга – он был любимцем у Полякова, много себе позволял, даже иногда приходил «под этим делом», был хамоват. Рудина звали Палка-судорога – это я сам придумал. Но у него было много прозвищ. Ещё его звали Аллигаторе (он был похож на аллигатора). У Жени Жукова, полноватого господина, прозвище было Сало. Он потом работал в театре им. Гоголя. Меня звали Де Сантис – я очень много интересовался кино, и уже потом я действительно снялся у Де Сантиса в фильме «Они шли на восток».
Борис Иванович Равенских – человек одарённый, — сочетание школы Мейерхольда и воинствующего русофильства пополам с чёрной сотней. Он не терпел евреев, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Был пропагандистом русской разинской вольницы на сцене (в худшем смысле слова). Создатель грандиозных «половых» мизансцен – так шутили в его адрес. Я уверен, что он взял Володю к себе из-за его завидного темперамента (и в частности – сценического): ему нравились актёры с бешеным, открытым темпераментом. И Володя у него пошёл сравнительно быстро… в каких-то ролях. Я не видел этих спектаклей, я к Равенских относился достаточно иронично и ходил на его спектакли развлекаться. Он ставил чудовищную пьесу Мдивани о Кубе – это был его стиль. Володя был одним из его любимцев. Равенских, как и Сталин, обожал людей, мягко говоря, со слабостями, а грубо говоря, — с пороками. Если ты был бабником или пил… или наркоман – вот это замечательно, для актёра это признак настоящего таланта!
Для Володи, как для воспитанника мхатовской школы, идеалом всегда был театр «Современник», куда он и стремился до поступления на Таганку. И несколько раз он туда показывался, но его там каждый раз не брали.
Л.Ч.: Откуда вы это знаете?
А.К.: С его же слов – мы с ним об этом разговаривали, когда были на гастролях в Свердловске. Говорили там ещё об идеалах, устремлениях, о режиссёрах, которые нравятся… А Володя в «Современнике» показывался в спектакле по пьесе Эдуардо де Филиппо. Очень лихой спектакль, где главный герой – романтический вор. Эту роль там играли два мастера: Олег Ефремов и Миша Козаков.
Л.Ч.: «Два цвета»?
А.К.: Это не «Два цвета», хотя и там он тоже должен был вводиться, насколько я помню, то ли на роль, которую играл Евстигнеев, то ли на роль Паулуса. Там были два бандита: один – теоретик, другой – практик. Я видел этот спектакль и с Ефремовым, и с Козаковым в главной роли. Вспомнил: это «Де Приторе Винченцо»! Высоцкий мне рассказывал, что он показывался в этой роли очень хорошо. Но… что работало против него? Он был молодой и невысокого роста… Был штамп восприятия героя, и на это надо было отважиться. Потому его и не взяли. Прямо ему могли об этом и не сказать. Те же проблемы были и у Игоря Кваши в «Современнике». Да и Смоктуновского в те годы не брали ни в один московский театр. Потом «Современник» всегда был переполнен желающими в нём играть, это был самый интересный театр, в котором была огромная конкуренция. Туда попадали самые лучшие и способные молодые актёры.
Насколько я помню, у Высоцкого особых контактов с актёрами МНТМ не было. А вообще-то в нашем театре контакты между актёрами завязывались мгновенно, и новый человек чувствовал себя как рыба в воде. Другое дело, что у нас был ещё клан музыкантов, так называемых лабухов. Но это были большей частью если и не клинические идиоты, то столь недалёкие и примитивные люди, что весь мир для них был: «Башли, Чувихи и Кир». Между нами и ними была дистанция огромного размера.
Л.Ч.: Каким было настроение Высоцкого в первые дни работы в вашем театре?
А.К.: В день показа – хорошее, как и у каждого актёра после удачного показа. Он был весёленьким, коммуникабельным…
Я помню, что он получал совсем крохотные деньги, и всё, что он получал, он тут же высылал в Москву жене, а сам жил на одни суточные. Наверное, у него было много долгов… Он никогда не жаловался и не говорил на эту тему, но я видел, чем он тогда закусывал: он мог выпить полбутылки водки и закусить одним кусочком сахара. Попить чаю – и всё… Жизнь у него тогда была не сахарная, но он не жаловался и не ныл, не строил никаких наполеоновских планов и вообще… Он понимал, что его работа у нас – временная, что это надо пережить… Он сразу понял, что это не его стезя. Он говорил мне, что он – серьёзный драматический актёр, что он мечтает совсем о другом: о серьёзных характерах – глубинных, сложных.
Тогда никто и не подозревал, что гитара окажется его постоянной спутницей. Его первые песни все были ироничными, весёленькими, озорными, пародийными… Будущее огромное полотно его песен тогда только намечалось. Я узнал, что он является автором песен, которые он нам пел, только после его ухода из театра. Песню «Про того, кто раньше с нею был» он мне спел примерно через неделю после приезда в Свердловск. Я вообще безумно люблю всё комедийное. Идолом для меня всегда был и остаётся Чаплин – и его жизнь, и его восприятие жизни. Безумно люблю пародии. И прослушав эту песню, я сразу понял, что это откровенная пародия на блатную, романтическую песню – в силу разного рода обстоятельств я их до тех пор очень много знал. И я сказал ему: «Володя, блеск! Спой ещё!» — и я хохотал чуть ли не до слёз! Ещё не зная, что это его песня. Он мне её спел раз шесть. Помню, потом пришла Тамара Витченко. Мы в это время сидели и что-то выпивали, но – очень скромно и тихо, отдыхали после спектакля. Я спросил его:
— Откуда песня?
— Да так… пишет один мой знакомый…
Он в то время ещё стеснялся своих песен, он их проверял на людях. Нас тогда поразила его лирическая песня «Корабли постоят»…
Л.Ч.: Да разве ж она была тогда!?
А.К.: Да! Именно тогда! Она была записана гораздо позже, но спел он её в первый раз тогда! Я это помню очень хорошо. Она ещё тогда не была аранжирована, и Володя пел её как бы под «цумба-цумба», это был почти речитатив – такая лирическая, грустная. Она ещё не была доделана, там было всего два куплета. Первый был: «Корабли постоят и ложатся на курс…», и второй – «Возвращаются все, кроме лучших друзей…» А куплета «И мне хочется думать, что это не так…» ещё не было. Очень многие песни у него намечались как эскизы, из которых потом рождаются полотна. Я помню замечательный кусочек из «Татуировки», чуть ли не финальный: «…твоя татуировка много ближе и желанней, чем его».
Л.Ч.: А песню про Зиганшина помните?
А.К.: Что-то такое было про Зиганшина и Поплавского, в порядке юмора: несколько строчек и аккордиков. Тогда это ходило всюду: новые Павлы Корчагины и т.п. Все острили на эту тему, была масса анекдотов.
Л.Ч.: В одном из писем к жене Высоцкий пишет, что Поляков собирается «Татуировку» инсценировать… что на сцене будет играться всё в точности так, как в песне поётся…
А.К.: Это я хорошо представляю, это в чистом виде приём нашего театра. Я знаю, что на него повлияло. В наших первых спектаклях подобным образом был инсценирован классический романс времён нэпа «Не проходите мимо» — его у нас сначала пела Лида Чернова (жена Володи Ширяева), потом пела Тамара Витченко. Этот романс пели до этого Изабелла Юрьева, Тамара Церетели – там и тени юмора не было. У нас же это выглядело так. Выходила певица в классическом концертном платье. Текст был такой: «Шёл крупный снег, и ветер был морозный…» Под эти слова на сцену выходили два гаврика времён нэпа (кстати, их играли Высоцкий и Айзеншток), изображали замёрзших людей, подкидывали бумажный снег… «Со мной был друг, любимый и родной» — к певице подходил один из них, шли поцелуи… «Но мне казалось, это несерьёзно…» — она его отодвигала, и он с негодованием уходил… «А счастье принесёт совсем другой» — на сцену вразвалку выходил красавец-затейник, он же – новый герой-любовник, и она с ним обнималась и целовалась. Потом шёл текст: «Но он уехал, я его забыла…» — он брал чемодан и уходил с этим чемоданом. Огромный, квадратный чемодан, в который мы обычно (в порядке шутки для молодых актёров) клали огромные круглые грузы с колосников. Чемодан невозможно было поднять, а с ним нужно было идти. Это была любимая шутка нашего театра. «Прошли года…» — заслонившись, шли три человека и у них на спинах стояли даты прошедших лет: 1922, 1923, 1924 и т.д. «И вот я поняла, что это счастье настоящим было, а я чего-то нового ждала…» И так далее. Я хочу этим сказать, что всё, что было в романсе, обязательно каким-то образом изображалось на сцене. Одного из этих гавриков и играл Высоцкий. Обычно в этой сценке были заняты два-три человека, которые поочерёдно изображали «ушедшие года», «друга» — то одного, то другого. Без слов – чисто пантомимные роли. Играть можно было кого угодно, и мы в этой сценке менялись ролями как угодно. Ставил эту сценку сам Поляков – это было в стиле классического театра миниатюр… чуть ли не «Летучая мышь». Она была поставлена чуть ли не в самом первом нашем спектакле «Итак, мы начинаем» или, в крайнем случае, во втором «Итак, мы продолжаем». Потом эти спектакли объединились в один – «Калейдоскоп». Он шёл у нас очень долго. Потом был спектакль «Путешествие вокруг смеха», а четвёртым спектаклем был «О времена, о нравы» — в нём репетировал и должен был играть Володя. Этот спектакль не получился, и шёл он недолго. Ставил его Весник. Но это уже было году в 63-64.
Л.Ч.: В «Студенческом меридиане» написано, что Высоцкий играл в сценке «Ревность» в спектакле «Путешествие вокруг смеха»…
А.К.: Сценка «Ревность» была поставлена ещё для первого нашего спектакля, она не сразу появилась, но была туда вставлена. Это гениальный французский водевиль, где раньше главным героем был коммивояжер, но Поляков этот сюжет переписал, и главным героем стал агитатор, который раньше перед выборами ходил по квартирам и агитировал. Все персонажи, которые прибывали к этой отдыхающей тёте и попадали в шкаф, в который она их прятала, приходили к ней чисто случайно – у них были совершенно другие интересы. Кроме самца-затейника, который пытался за ней ухаживать. Эта сценка была классикой, через которую проходили все наши актёры и играли в ней по несколько ролей. Классическая комедия положений, настоящий фарс с массой возможностей импровизации для комедийного актёра. Эта сценка – достаточно большая миниатюра, её можно было сыграть и за 15 и за 25 минут. Любой зритель укатывался от смеха. Она использовалась в качестве достойного финала для всех наших спектаклей, если не было ничего лучшего и спектакль получался не совсем удачным. Я вспомнил: в «Ревности» Высоцкий играл любовника, которого звали Июньский Лёва — типичного красавчика, штатного самца-затейника из стандартного дома отдыха тех времён. Первым исполнителем этой роли был Марк Захаров, потом её играл Женя Жуков. На тех гастролях в Свердловске шли всего два спектакля: «Калейдоскоп» и «Путешествие вокруг смеха»…
Л.Ч.: Так в каких же всё-таки спектаклях играл Высоцкий в вашем театре?
А.К.: Ещё у нас был спектакль «Вечер театральных пародий». Или же он появился позже?.. Просто в одном из наших спектаклей в Свердловске финалом была не «Ревность», а театральные пародии. Выходили двое артистов и объявляли зрителям: «А в заключение мы вам покажем «Ревизориану». Вот как это называлось. Игралась знаменитая сцена из гоголевского «Ревизора»: Хлестаков, Марья Антоновна и Анна Андреевна – объяснение в любви. А дальше выходил ведущий и говорил, что эту сцену сейчас поставили в балете, в оперетте и в цирке… И она показывалась во всех этих ипостасях. Вот у Володи там и случилась беда, когда он, мягко говоря, на стул… Одним словом – он стоит на стуле и говорит: «Наш цирк…» — и вдруг сходит со стула совершенно не вовремя или садится на него… Пусть это и не видно было из зала, но на сцене это все видят. И даже наш помреж – Чума — это заметила… Это же всё фиксируется потом. Скрыли в первый раз, сказали ему: «Володя, надо продержаться, скоро приедем в Москву, будем выпускать спектакль». Он говорит: «Да я же всё равно здесь… Да ладно, всё будет нормально». Это был первый срыв. Дня через три он вошёл в норму. Был выходной, и всё это на микшер сошло. А второй случай у него был уже под финал гастролей. Приём чисто капустнический, классический капустник. Мы с Высоцким играли ведущих в цирке, объявляли номера. Главным клоуном был Иван Александрович Хлестаков, выходил городничий, мы вставали вот так на стулья в качестве глашатаев, как шпрехшталмейстеры. И такой финал: «Вам все артисты шлют привет в своей блестящей постановке!» — в этом эпизоде играл и Володя, я это помню очень хорошо. Но в основном этот спектакль шёл уже после Высоцкого, когда он уже работал на Таганке. Я помню, мы играли этот спектакль на телевидении, и Володя приходил к нам, смотрел. Этот спектакль у нас был очень популярен, на него ходила вся театральная Москва.
Потом Володя ещё играл один эпизод, который я раньше играл. Это был сельский вариант «Ревизора» — оперетта. Заканчивалось это всё танцем Хлестакова с дамами. Потом выходил на минуту Сквозник-Дмухановский (городничий) – Володя играл городничего. Это всё были вводы, появление на сцене на несколько минут, может и на полминуты. Малоудачные были миниатюры. И кого Володя в них играл – хоть убей, не помню! Из головы выпало. То есть мы напоминали зрителям сюжет, а дальше показывали, как бы это было сыграно в современной мелодраме, в балете, в оперетте и в цирке. Высоцкий играл в цирковом варианте этой миниатюры.
Я хочу рассказать про один эпизод в ВТО, это очень важная вещь, это черта характера Высоцкого. Ресторан ВТО в те времена был не просто местом отдохновения и веселья для актёров. Это был своеобразный клуб, где встречалась вся театральная Москва, где можно было посидеть. Он был сравнительно дешёвый по отношению к другим ресторанам, доступный. И там официантки давали в долг многим молодым, но уже знаменитым актёрам. Многие этим пользовались. Как правило, все этот долг отдавали. Разбивались в лепёшку, но приносили! Это был как офицерский карточный долг чести, и все вели себя очень чётко.
И вот картина, которую я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Володя работал уже на Таганке и был довольно знаменитым. Актёры же нашего театра обычно собирались в ресторане ВТО после окончания гастролей. И вот пришли как-то в очередной раз. И я увидел Володю, который стоял весёленький, с большой пачкой денег – что было немыслимо тогда. Весёленький – это не означает, что пьяный. Напротив, он был абсолютно трезвый, но лучащийся. Как человек, у которого в данную минуту всё относительно удачно. Всем проходящим мимо (а шли в основном молодые актёры), он говорил: «Кому и сколько я должен?» Кто-то подходил и смущённо называл пятёрку, кто десятку… Володя смущённых ободрял: «Бери, покуда есть деньги». Я подошёл к нему, мы обнялись, поцеловались, поговорили о том, о сём. И я спросил: «Откуда столько денег?» Он ответил, что получил за картину. Но за какую – я не запомнил. Помню, что он упомянул Одесскую киностудию. Это примерно 67-68 год. («Вертикаль», «Короткие встречи», «Интервенция», «Служили два товарища», «Опасные гастроли»?) Подходили к нему и некоторые наглецы, которых я знал, которые как рыбы-прилипалы, всегда ходят по столам – «стололазы» их ещё называли. Кто трёшку называл, особенно наглые отваживались на десятку. Он смотрел на них снисходительно, понимал что они врут, но отдавал – небрежно, как бы «что уж мелочиться». Володю в ВТО обожали все, он там был своим человеком – весёлый, щедрый, всегда доброжелательный, радужный, по-человечески настроенный, без актёрской показухи. Он действительно был очень доверительный, славный и родной человек. А ещё ведь он там и пел иногда. Редко кто там позволял себе петь, но его все умоляли и просили.
Была ещё у нас миниатюра-пародия по Галичу «Благородный поступок». Первая режиссёрская работа Марка Захарова – он же там играл главную роль и он же оформил её как художник. Трон на сцене. Выбегает конферансье: «Сегодня мы отмечаем 10-летний юбилей со дня совершения благородного поступка Никодимом Петровичем. Появлялся монстр-юбиляр. Первыми его поздравляли пионеры стихами:
|
|
А.К.: Этот текст – пародия на человека, который не владеет элементарным стихоплётством. Я думаю, что этот текст написал один из рабочих сцены МНТМ. Был у нас один такой «монстрик», звали его Володя, а прозвище было Козёл. Эта песенка в его стиле. Высоцкий мог эту песенку слышать как от него, так и от кого-либо из наших актёров.
Л.Ч.: В письмах к жене Высоцкий пишет, что у вас была кличка «Повесть о настоящем человеке».
А.К.: Это прозвище мне придумал, по-моему, сам Высоцкий. Так оно и закрепилось за мной. Я долго болел костным туберкулёзом, двенадцать лет в гипсе. Плюс ко всему – моя необычайная стойкость к алкоголю. Выслушав мою историю, Володя и сказал: «Ты просто ходячая повесть о настоящем человеке».
Л.Ч.: Что вы знаете о походах Высоцкого в военкомат?
А.К.: Практически ничего. Но он мне говорил: «Саня, ну приходится от армии бегать, сам понимаешь. Я её не боюсь, но она же выбьет на два-три года из актёрской профессии. Как поддерживать эти годы форму, а потом, возвратившись из армии, показываться?» Тогда ещё не было неуставных взаимоотношений… то есть это было, но скрывалось. Что такое армия и все последующие перспективы – Высоцкий хорошо себе представлял. Плюс – личная военная памятка (по жизни отца). Отдавая дань героям и восхищаясь ими, Володя в то же время понимал, что любой военный – разрушитель, а сам Володя был творцом. Володя, да и любой из нас, ничуть не гордился тем, что приходится бегать от армии, но интуитивно чувствовал, что в армии ты – пушечное мясо. Почему его не взяли в армию, я не знаю.
Л.Ч.: А что вам Высоцкий рассказывал о своём детстве в Германии?
А.К.: Одна моя знакомая, у которой отец служил в Австрии ещё в годы её оккупации нашими войсками, рассказывала мне, как ей было стыдно смотреть на хамское поведение жён советских офицеров в местных австрийских магазинах. Я это рассказал Володе, на что он мне ответил: «Да, я это хорошо знаю по Германии. Я был тогда мальчишкой. За пределы части мы особо никуда не выходили, но внутри зоны немцы всё же были, и взаимоотношения с ними… было неприятно. Особенно когда наши напивались и позволяли себе в качестве победителей вести себя по-скотски». Когда мы с Володей говорили о профессии, военное дело у нас означало примитив, скалозубщина со всеми делами. Володя говорил: «Я это очень хорошо знаю, потому что папенька был категорически против моего поступления в театральный… и вообще он считал, что артисты – это вольница, от которой и идёт всё нехорошее. Что всё инакомыслие и непослушание идёт от творческих людей». Не раз и не два у нас эти разговоры были с Володей. Он говорил, что у него с отцом очень скверные отношения. «Ты понимаешь, вот эти примитивные, убогие воззрения, что военные – это цвет нации, что они всех охраняют и сохраняют… что нужен кулак, которым можно пугать весь мир, чтобы нас боялись – тогда будет порядок…» Я помню, что в интеллигентных кругах, и особенно в творческих, издевались над военными кафедрами. Весь юмор строился на цитатах из выражений военных… (Идиотский предмет – гражданская оборона: как себя вести в случае ядерной войны). Если всё же студента театрального вуза брали в армию, то преподаватели этих вузов ездили в ПУР и умоляли, чтобы этого студента взяли в театр Советской Армии, хотя бы рабочим сцены или в команду массовки. И очень многие это проходили.
Были с ним и разговоры о футболе. Володя не был таким безумным болельщиком, как я, но всё равно он интересовался. Он сам хорошо играл в футбол, у них во МХАТе была хорошая команда. Во МХАТе вообще был культ футбола: Яншин, Хмелёв, Вербицкий… Они даже умудрялись играть в коридоре студии.
О матери Володя ничего не говорил. Мы с ним были ещё в том глупом возрасте, когда считается неудобным говорить о мамах. Ни каких-то восторгов по этому поводу я от него не слышал, ничего... Но мы говорили о женщинах, о романах: в кого ты влюблён, или кто у тебя новая пассия. Володя никогда не хвастался своими увлечениями, никогда не рассказывал, сколько их у него было и как на него вешаются. А то, что большинство настоящих женщин на него мгновенно реагировали, – это я очень хорошо запомнил. Наиболее развитых, наиболее интеллектуальных, наиболее тонких натур. Я ещё удивлялся: почему так? Понятно, если они вешались на Мишку Козакова – красавец, с выпендрёжем, с помпой… А Володя был совсем другой: маленький, некрасивый, если честно… но то, что в нём был мужик, мужское начало (в хорошем смысле) – это женщины чувствовали сразу. Это я видел. Я знал очень много красивых дам, даже из моих приятельниц, которые ходили в наш театр, у которых были романы с Володей. С этим у него всегда было хорошо, во все времена нашего знакомства. Конечно, он интересовал очень многих дам. Кроме всего, было много дам-коллекционерш, которые сами коллекционировали талантливых любовников. Позже я поступил на Высшие режиссёрские курсы, и у меня пошла совсем другая жизнь. Я бы мог вспомнить ещё имена и фамилии, так как это были интересные личности, не просто так. Несомненно, такие дамы наверняка были по всей России – он же очень много ездил.
Л.Ч.: Вы ещё мне как-то говорили, что у вас были разговоры о Синявском…
А.К.: Это был разговор о педагогах и о том, кто из них оставил наибольшее впечатление. Он говорил, что у них был совершенно замечательный педагог, который совсем по-другому развернул для него Гоголя, Пушкина… Это был Андрей Донатович. Володе очень нравилась манера преподавания Синявского: неторопливая, спокойная, ироничная… лекция-диалог, недоговор, ухмылка, подразумевающая: «Ребятки, вам столько ещё предстоит прекрасного открыть…» Чувствовалось его доброе к ним отношение. Актёрская аудитория, как правило, не очень образованна. И лекторы к студентам относятся несколько снисходительно. Хороший актёр часто интереснее на сцене, чем в жизни. Синявский это прекрасно понимал и соответственно к ним относился.
Л.Ч.: Что послужило причиной срыва Высоцкого в Свердловске?
А.К.: Это очень трудно сказать. Он всё время ждал каких-то писем. Какие-то переговоры Люся вела в это время в Москве, узнавала насчёт перспектив показа в каком-то театре. Возможно, он на что-то надеялся, но как-то не получалось ничего. Но самое главное – он надеялся на какую-то работу в кино: то ли какая-то картина закрывалась, то ли там поменяли режиссёра… Кино – это самый верный путь к популярности. Очень часто бывало, что, если ты сыграл удачно роль в кино, то тебя брали в театр без всяких показов. Было несколько писем, после которых он расстраивался и… Но я не приставал к нему с расспросами – у нас были не настолько близкие отношения: мы были приятелями, доброжелательно относились друг к другу, но не друзья. Он только намекал, что, дескать, вот ещё одна вещь сорвалась… Но что конкретно – я уже не помню.
Л.Ч.: Вы слышали что-либо о самоубийствах Ягодинского и Китайского?
А.К.: Я слышал об этом от Светланы Алексеевой, своей сокурсницы (сейчас она работает в Театре им. Гоголя). А с Володей мы об этом не говорили.
Л.Ч.: Гастроли были только в Свердловске?
А.К.: По-моему, ещё были или Пермь или Челябинск… боюсь ошибиться… или же мы два месяца сидели в Свердловске? Нет, ещё был Нижний Тагил – это рядом.
Второй срыв у Володи был более сложный: он уже просто не мог выйти на сцену, уже просто лежал. Попросил подстраховать его, и мы его подменили, так как это было несложно. Мы к этому уже были приучены: если кто-то заболевал, мы мигом растаскивали его роли.
Л.Ч.: Какова была реакция начальства?
А.К.: Начальства не было, Поляков был в Москве. Были только мелкие начальники. У нас ведь была самодисциплина. Например, Зяма мог хорошенько тяпнуть перед спектаклем, но текст он обязан был чётко произнести! После спектакля – пожалуйста! Но срывов спектаклей «из-за «болезни» Высоцкого» не было – для этого нужно играть главную роль. В нашем театре спектакли ни разу не срывались.
Л.Ч.: Репетиции в Свердловске были?
А.К.: Репетиции были постоянно. Но это были репетиции спектакля «О времена, о нравы», которые проводил Тутышкин. Володя в них был очень мало занят. Но репетировали и более масштабные вещи: «Гастроли Рычалова» — там Володя был шуаном. Это – массовка. Или, если более точно – групповка. «Сильное чувство» — там сценки маленькие и Володю с Рудиком через полчаса отпускали. Так что для Володи там длительных репетиций не было. А времени свободного было много.
В одном номере мы с Володей не жили, но практически всё время проводили вместе. У меня в то время, как у члена худсовета, был отдельный номер, за который я доплачивал. Я тогда уже что-то кропал, работал. Часто собирались у меня в номере, к Тамаре приходили с кем-то… там у нас девочка жила – я сейчас её не вспомню… Володя был там или там. А в свой номер, к Рудику, он уходил только спать. Рудик в то время писал какие-то байки, и то, что я слышал – было очень слабо. Он ещё пытался миниатюры писать какие-то… А Володя писал для себя какие-то заметки, и мне он их не показывал. Я думаю, что это были какие-то заготовки для его будущей прозы… что-то про характер, что-то про настроение, про состояние… А я ему показывал два своих рассказа и он их достаточно хорошо воспринял.
Л.Ч.: С кем из актёров вашего театра у Высоцкого наиболее сложились отношения?
А.К.: Лучшие отношения из мужской части у него были со мной. Зиновий Высоковский, честно говоря, несколько преувеличивает, говоря, что именно с ним у Высоцкого были самые тесные отношения – он уже тогда был слишком помпезным, первым артистом нашего театра. В нём тогда уже было всё: вседозволенность, свои дела, хвастовство. Но он ценил Володю: Зяма – человек с чувством юмора. А Володя был сдержанным и смотрел на это как бы со стороны; это даже видно по его письмам к Люсе. Неслучайно же Высоцкий о Высоковском в них не упоминает!
Л.Ч.: Часто ли приходили в ваш театр новые актёры?
А.К.: В последний период – да. Но это в конце 60-х. А тогда нет, потому что тогда все места были везде заняты.
Л.Ч.: Ну вот, например, Лемке уходил.
А.К.: И его заменил Рудин. Но Высоцкий работал при нём, они с ним мало играли вместе. Ту же «Ревность»… Лемке добился положения ведущего и самого острого комедийного артиста в театре. Он уезжал в Ленинград, где у него была жена, которая работала ведущей на телевидении. У него там была квартира и прописка. И он ушёл к Акимову. Мы бывали на гастролях в Ленинграде очень часто и там его заметили и пригласили. И поэтому всё было договорено заранее. Он уже «Гастроли Рычалова» не репетировал. Его, кажется, из Свердловска отпустили.
Л.Ч.: Рудин говорит, что Высоцкий после увольнения приходил с просьбой взять его снова и что вы ходили за него просить.
А.К.: Не помню такого.
Л.Ч.: Рудин мне ещё рассказывал про радиста Марата Павлова и что он записывал Высоцкого в театре…
А.К.: Да, был у нас Марат. Но где он записывал Володю – я не знаю. Его мать работала актрисой в театре Советской Армии, её фамилия – Володко. (Умерла на гастролях в Германии примерно в 1966 году – Л.Ч.). А Марат был старше нас лет на десять, а то и на пятнадцать.
Л.Ч.: Ваша любимая песня Высоцкого?
А.К.: «Банька по-белому». Но мне ещё очень нравится его песня, посвящённая Любимову – «крикнул капитан: «На абордаж…»
Л.Ч.: Интересно, откуда вы знаете, что она посвящена Любимову?
А.К.: Это демонстрировалось на нескольких театральных капустниках, где он говорил об этом и пел эту песню. Он принимал участие во многих внутренних капустниках на Таганке. Меня туда проводили мои знакомые. Например, Вика Радунская, Таня Лукьянова… Таню Жукову знаю, она у меня в картине снималась. Я часто бывал на Таганке. Я всегда считал и считаю, что Любимов – один из первых мировых режиссёров.
Л.Ч. Рудин говорил, что Высоцкий после увольнения заходил в ваш театр на какие-то репетиции. Было такое?
А.К. Я такого не помню.
От себя хочу добавить, что при окончательной правке Александр Всеволодович, к сожалению, вычеркнул две фамилии людей, повлиявших некоторым образом на увольнение Высоцкого из театра. Информация для исследователей действительно была бы весьма интересной, но с волей автора не могу не считаться.
Отдельная благодарность Н.Силкину за компьютерную помощь.
|
