«МЫ С ТОБОЙ
ЕЩЁ УВИДИМСЯ...»

           Мы сидим и тихо беседуем с Вячеславом Тарасенко, моим давним знакомым по тем «делам давно минувших дней», когда мы были молоды и счастливы дружбой с Владимиром Семёновичем Высоцким, для нас просто Володей...
           Слава Тарасенко в начале 70-х годов работал фотографом в Запорожском управлении строительства «Днепрогэсстрой». Сегодня он вспоминает, как впервые встретился с Высоцким:
           — В начале 1976-го я попал в фотолабораторию Министерства энергетики как бы на стажировку «на цвет», и скоро стал там своим человеком. Местные ребята помогали мне, как и чем могли. Только на вопрос: где найти Высоцкого? (которым я давно уже бредил), пренебрежительно вопрошали: «Какой это Высоцкий?.. Который хрипит, что ли?..» Ну, а я в ответ: «А что, у вас их пять?..»
           Честно говоря, я ничего тогда не мог понять: по всей столице пестрят афиши — в «Замоскворечье» на Визбора приглашают, в «Россию» — на Магомаева, Гуляева, Кобзона, Толкунову... Но только не на Высоцкого... Почему?..
           Министерских ребят я, конечно, достал своими вопросами о Высоцком. И вот однажды Володя Кочергин мне говорит: «Высоцкий? Так нет проблем, он у нас в Тарасовке через два дня выступает. Хочешь, билет дам?.. Мне чего-то идти неохота». Но потом у него что-то там с билетами не получилось, и я решил идти сам, внаглую.

           Приезжаю в Тарасовку. Дворец культуры. Толпа. Объявления о концерте нет и всё закрыто. Я захожу «с тыла». Тут как тут уборщица: «А вы что это здесь делаете?!» Объясняю ей, что я из Запорожья, что, дескать, специально приехал... Короче, она меня передаёт с рук на руки каким-то монтёрам-электрикам, и мы с ними пробираемся тёмными коридорами, ходами под сценой — и оказываемся за кулисами. Я присаживаюсь на стул, а в ухо мне шепчут: «Сиди тихо. Здесь Миша, Володин импрессарио... Скоро будет Володя...» — «Ага» — говорю. И тут сзади, из-за спины вдруг появляется тот, кого я ждал. Коренастый, маленький... (я-то ожидал Петра Первого!). «Огоньку, — говорит, — ребята, дайте огоньку...» А в это время этот самый Миша объявляет: «Сейчас перед вами выступит актёр Театра на Таганке Владимир Высоцкий!». Володя «автоматом» — затяжки одна за другой —докуривает и вперёд — на сцену.
           Я его вижу в трёх-четырёх метрах от себя, снимаю в профиль, из-за кулис, не рискуя появиться на сцене. Между тем, Миша рассказывает мне о дальнейшей программе Высоцкого: через два дня Пушкино, Малаховка или Ивантеевка... «Так что, приезжай туда-то и во столько-то — «халтурить будем целый месяц». Я успокоился: ну всё, теперь Высоцкий от меня не уйдёт...
           Пел он не менее полутора часов. Концерт начал с «Братских могил». Да и все остальные свои подмосковные выступления именно с этой песни начинал. Был он тогда с длинными волосами, которые иногда подвязывал ленточкой... Такая необычная для него причёска объяснялась просто: он тогда снимался у Митты в «Арапе...» А познакомились мы на этом же концерте и очень просто: «Володя» — «Слава»... И сразу перешли на «ты».
           После выступления Володя предложил мне приехать на следующий день в Новодевичий монастырь на съёмки «Арапа...»: «Там на катке будет интересная сцена». Я приехал. Но в кино у нас, как и везде — сплошной бардак. Как потом выяснилось, в последний момент съёмки почему-то отменили... Так мне и не удалось увидеть его на съёмочной площадке...
           Как правило, никакой рекламы о Володиных концертах не было, разве что иногда — куцее объявление на двери клуба, да и то оно обычно сдиралось в канун выступлений — «чтоб не было следов, повсюду подмели...»

           Поскольку я числился на практике, мне было неловко постоянно отпрашиваться и на каждое выступление Высоцкого я добирался самостоятельно. Конечно, билетов у меня никогда не было, и я проходил «с тыла». И, к счастью, мне всегда помогали уборщицы, вахтёрши, в общем, клубный народ. А фраза «фотограф из Запорожья» была как код, своего рода пароль. Помню, после выступления в Пушкино или Малаховке, что ли, на меня накинулись местные администраторы: «Вы из Запорожья? Куда же вы запропастились? Там вас Высоцкий искал!» — «А что случилось-то?» — «Да у него через полчаса концерт в Ивантеевке, он хотел вас с собой прихватить» — «А где эта Ивантеевка?» — «Да вон там, — говорят, — недалеко, если напрямую».
           И я попёр, как лось по целине. Мороз — минус 29, снег — по колено. Я через овраги, канавы, косогоры, буераки, через замёрзшую речку какую-то (слава Богу, не провалился) рванул километра два в эту самую Ивантеевку. Добрался до клуба, картина та же: толпа людей и уже никого не пропускают. Стучу. Милиционер какой-то спрашивает: «Кто такой? Чего тебе?» Я отвечаю, что так, мол, и так, я — фотограф из Запорожья. «Ну и что?» — «Хочу попасть. Передайте Высоцкому или Мише, администратору, что здесь фотограф из Запорожья». Через пару минут тот возвращается: «Заходи». А сзади народ шумит: «У нас билеты! А этого...» В коридоре глянул в зеркало: Бог ты мой, я аж синий весь, до того замёрз. А у меня тогда была такая курточка из тонюсенького кожзаменителя, в ней и в бане околеть можно...
           В перерыве Высоцкий меня как увидел, ахнул: «Ты откуда?! Где тебя носит?! Как ты в этом ходишь?.. Ты себе ничего не отморозил? Я же хотел тебя подвезти, но ждать не могли, и так уже опаздывали. Извини» — «Да ничего», — говорю.
           Думаю, вот этот мой энтузиазм его и подкупил, и он меня крепко зауважал. Перед выступлением он сказал: «Ты никуда не пропадай, в Москву вместе поедем».
           После концерта мы кое-как втиснулись в родимый «Запорожец»: водитель, Володя, Миша-импрессарио, я и какой-то мужик. Володя всю дорогу надо мной подтрунивал: вот, дескать, хитрый хохол, знает, на что идёт, понаснимает тут, а потом фотками торговать будет, на мне ещё и карьеру сделает...
           Но это так... Он шутки шутил, конечно... Я ему, кстати, на том выступлении четыре фотографии с концерта в Тарасовке вручил: «Подпиши, пожалуйста, мне и моему другу». Я ведь сразу после того выступления плёнки проявил и снимки отпечатал. Но смотрю, ни черта не получается (всё-таки, что ни говори, а лаборатория чужая), отпечатки серые, недопроявленные, без ретуши, словом, занюханные карточки. Я ему всё это объяснил и пообещал: вернусь к себе в Запорожье и обязательно сделаю альбом и подарю, а работать на чужой территории не могу.
           В общем, он сразу картинки — хвать! Одну только подписал: «Парус, порвали парус, ка-а-а-а-ю-сь! Высоцк.» Я тут же спрашиваю: «А другу?» Он отвечает: «Друг подождёт. Все вы, фотографы, всегда только обещаете и ничего никогда не делаете...»
           Хоть это и был «Запорожец», но ехали мы резво. Володя уже опаздывал в театр, спектаклть («Антимиры», кажется) должен был начаться в десять, а выехали мы в половине десятого. Я заметил, что по мере приближения к «Таганке» Володя как-то менялся, словно был он уже не рядом, а там... Отрешённое лицо, отсутствующий взгляд, никакой реакции на вопросы... Только подъехали, он бегом: «Пока!»
           Самым запомнившимся из всех, я думаю, был концерт в Химках, в кинотеатре «Родина». Огромный зал забит народом, не пройти. Я, как обычно, со своим паролем. Меня пропускают. Там я уже снимал не из-за кулис. Володя мне разрешил: ходи, где тебе надо, снимай с каких угодно точек. И я выходил и на сцену, и в зал, словом, двигался так, как мне было удобно. И больше никто его не снимал, на сей счёт от него были жёсткие указания.

           Люди слушали, как заворожённые, провожали овациями. Он мне махнул рукой: пошли. Заходим в гримёрную, а там стол ломится. Организаторы концерта, конечно, рассчитывали, что, мол, сейчас посидим, поговорим по душам, выпьем по маленькой, споём в интимной обстановке. Начальства районного масштаба набилось... Начальник райотдела, полковник в комплиментах рассыпался: «Владимир Семёнович, я буквально потрясён... Я вами восхищаюсь...» А Володя стоял перед ним, так рассеянно поглаживал себя по щеке и приговаривал: «Да-да, да-да...» В общем, химкинцам круто не повезло, никто ведь не думал, что у него ещё и спектакль в театре, не до застолий, как говорится. Но чтобы не огорчать их, он поднял рюмку коньяку, подмигнул мне и выпил за здоровье всех присутствующих. Я тоже пригубил. В общем, «высокий приём» длился от силы десять минут...
           Когда ехали назад, Володя мне и говорит: «Ты бы снял меня на загранпаспорт. Можешь?» — «Могу, конечно» — «На матовой бумаге нужно и без уголка. Договорились? Вот сейчас вы меня домой подбросите, увидишь, где я живу, а потом я на «мерседесе» в театр. А завтра приходи, я буду свободен, как будто бы...»
           А я не пошёл, постеснялся... Сейчас кляну себя последними словами. Вот была возможность-то! Он, кстати, потом обижался на меня: «Ну что же ты, мне ж по фотомастерским ходить некогда. Я тебя ждал, думал, чайку попьём, коньячку. А ты...»
           Как-то раз мы возвращались с концерта очень поздно, около полуночи. Приехали на Малую Грузинскую, прощаемся, а он и спрашивает: «Ты где остановился?» А я жил тогда в общежитии на Шипиловской, недалеко от строящегося тогда онкоцентра. «Как же ты добираться будешь?» — «На метро» — говорю. — «Не успеешь, оно скоро закроется». И он стал предлагать всевозможные варианты. Но я отказался и помчался к «Белорусской». Успел.
           Ещё помню, как ехали в театр после выступления. Заскочили на Малую Грузинскую гитару оставить. Усадил он меня за руль: «Дави, — говорит, — чтоб не заглох, а я быстро». Я и давил, пока он не спустился во двор. Володя уже опаздывал на спектакль, помчались. А тут движок глохнет прямо посреди дороги. Он начал ловить такси, чтоб попросить «прикурить». Пара таксистов его попросту послали «по матушке», а третий, видать, узнал, подъехал и с помощью клемм завёл-таки «мерседес»...
           А скоро закончился срок моей месячной командировки. Кстати, министерские ребята, увидев те мои первые снимки, сразу изменили своё отношение, показывали меня посторонним, как местную достопримечательность: это тот самый, он вчера с Высоцким в Ивантеевке был... Подошёл к завершению и подмосковный тур Владимира Высоцкого. Расставаясь, я пообещал ему через месяц привезти альбом, хотя он этому, как мне показалось, не очень-то поверил.

***

           Следующая встреча с Высоцким состоялась, как я и рассчитывал, где-то через три недели. Всё это время я занимался альбомом. Вылизывал каждую картинку, ретушировал, клеил. Альбом был стандартный — тридцать на сорок. Внутреннюю обложку я затонировал, сделав тёмный фон. Вверху был лучший, на мой взгляд, снимок Володи с гитарой. А внизу была такая яркая надпись белыми буквами: «Владимиру Высоцкому — лучшему барду мира!!!» Ну и в конце мелким шрифтом было указано, кто автор фото, адрес, дата.
           «Сдавать» альбом я поехал вместе со своим товарищем и коллегой Володей Филоновым. Экипировались, вооружились магнитофоном, микрофоном, фотоаппаратами, немецкой фотоплёнкой.
           Сначала зашли на «Таганку». Смотрю, тот самый Миша-импрессарио в кассе крутится. — «Здрасьте, Миша» — «Привет» — «А я вот альбом привёз...» — «О, хорошо, молодец, давай я передам» — «Да нет, — говорю, — мне бы телефон Володи, договориться о встрече» — «Никаких телефонов». Сказал, как отрубил. В общем, послал по-московски. Ну и ладно. Поехали мы прямо на «Белорусскую». Заявляемся на Малую Грузинскую. Перед дверью малость замешкались. Но, собравшись с духом, нажимаем на кнопку звонка. Володя открывает. Стоит в халате, на лице недоумение: какими судьбами? Я вообще-то занят, простыл, болею и так далее. Но, услышав про альбом, пригласил войти. Расположились в передней комнате. Я протянул ему альбом. Володя всё сетовал: что ж не предупредили, тут вон гастроном рядом, коньячку бы взяли... А так времени нет, просто вразрыв...

           Он открыл альбом и, честно говоря, был ошарашен и даже ощутилась тень смущения, когда он прочёл надпись. «Ну так уж и «лучшему»...» — «А кто лучший?» — возразил я. Володя хмыкнул и начал листать. А я в это время судорожно сумку теребил, у меня там «Весна» припрятана, специально батарейки новые поставил. Но без спросу включать побоялся. Если бы Володя обнаружил —был бы жуткий скандал. Конечно, долгого разговора не получилось, постоянно звонил телефон (я помню, звонил и Володин отец). Высоцкий, действительно, был нездоров: постоянно кашлял, доставал носовой платок... Потом какой-то парень появился, начал торопить: «Володя, пора ехать»... В общем, минут сорок пять посидели. А я затем в поезде уже весь разговор и записал в телеграфном стиле.
           — Где живу, спрашиваешь? Это в каком смысле? А, откуда родом? В Москве жил и живу, и везде живу.
           — А кто твои учителя по цеху?
           — К песенному творчеству, конечно, Окуджава подтолкнул. Вот сейчас я и он — по Союзу. Ну, Галич очень сильно, конечно, но...
           — А Визбор, Кукин?
           — В отношении Визбора ничего не скажу. А Кукин? Так тот хоть ни на что не претендует...
           — Володя, а откуда берутся темы, ведь диапазон у тебя вон какой...
           — Темы — это и есть творчество, тем-то оно и прекрасно, что не объяснить, откуда, как и что...
           — Твоё отношение к современным поэтам? Тем, кто...
           — Тем, кто вылез во время «потепления»? Очень уважительно отношусь к творчеству Евтушенко, Вознесенского, Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, Ахмадулиной. А из классики — номер один Пушкин. О Есенине ничего не скажу, меня и так с ним часто сравнивают...
           — А как долго рождаются песни?
           — По-разному. Над одной — целый месяц сидишь. Пачку, том бумаги исписал, и никак не выходит. А часто так: замысел бывает один, а выходит нечто совершенно полярное. А среди ночи, бывает, идёт и идёт само собой вдруг... Вот мой магнитофончик «Сони», тут я напеваю разные варианты, потом идёт отбраковка...
           — Кем ты сам себя считаешь: поэтом, актёром, певцом, композитором?
           — Не знаю.
           — А сколько у тебя уже грамзаписей?
           — А, ерунда. В Союзе четыре пластинки, не считая «Вертикали», гибкой. Хотел сделать в Париже в одной коммерческой коммунистической фирме, которая сотрудничает с Союзом, двадцать две вещи подготовил. А «контролёры» говорят: никогда и нигде... Я их уже подготовил, а они зарубили...
           — При такой напряжённой жизни как ты отдыхаешь, от чего получаешь разрядку?
           — Никогда не отдыхаю, но иногда пью — редко, но до упора.
           — А как Хрущёв отреагировал на песню о Насере?
           — А никак. Я не знаю. И знать не хочу. Пишу, пою — и наплевать, кто, что, где и как... Да, у Хрущёва я был на даче, незадолго перед его смертью, беседовали...
           — А твои острые вещи, как они проходят к зрителю?
           — В том-то и дело, что настоящее искусство всегда развивается в условиях противоречий и противостояний, а не соглашательства и компромисса... Начинал тогда и сейчас, несмотря ни на что, продолжаю в том же ключе. И всегда, о чём бы ни пел, с юмором, шуткой ли, преследуется одна мысль — так дальше жить нельзя...
           — Ещё по поводу грамзаписей. Оркестровка гараняновская, по-моему, как бы не совсем того...
           — Ну, я не владею аранжировкой. Я бы вместо оркестра, вообще, добавил бы ещё одну гитару, бас и ударные. С оркестром песня никак не идёт...
           На одной из карточек Володя написал мне такие слова: «Славе —славному парню — успехов. Высоцк.» На том разговор и закончился, распрощались: «Пока» — «Привет, заходите ещё...»
           Вообще-то, отвечал Высоцкий довольно обтекаемо, был очень осторожен в своих высказываниях.

***

           В 1978 году страну переполнили слухи о смерти Высоцкого: умер, разбился, повесился. Наконец выскочил я в очередной раз в Москву. И в первый же день — на Малую Грузинскую. Володи дома нет. Я тогда ему записку оставляю. Обращаюсь на «вы»: «Володя, время идёт, жизнь проходит... Надо бы поснимать, но не со сцены, а так, в быту, в жизни...»
           Назавтра опять туда же. А у дома толпа людей, милиция, загородки, пройти невозможно. Ничего не пойму, ладно, думаю, потом разберёмся (как потом оказалось, на Малой Грузинской открывалась скандальная выставка авангардистов, я ещё потом с Петровым-Гладким-младшим столкнулся, который упрямо твердил, что все мы мыслим коркой, а только он подкоркой). В подъезде консьержка спрашивает: «Вы к кому?» — «К Высоцкому», — отвечаю. И она мне любезно так: «Проходите».
           Поднимаюсь на площадку, звоню. Открывает Володя. За его спиной толпа каких-то шумящих людей, все галдят, руками машут. Володя сразу за дверь: «Я спешу, поехали, опаздываю». Вызвали лифт — и вниз. И в кабине мы друг на друге оторвались со страшной силой. Он на меня: «Как ты не понимаешь? Я — занятой человек, у меня всё по минутам расписано, а ты мне записки пишешь: поснимать-поснимать. Когда?!» В общем, много всякого наговорил. Ну, и я тоже в долгу не остался. И, выходя, Володя как-то смягчился: «Ладно-ладно, не злись... Мы с тобой ещё увидимся, и скоро. Не волнуйся...» Последнюю фразу он повторил несколько раз, но я как-то не обратил тогда на неё внимания. А зря...
           Порадовался, что жив-здоров, и ладно.

***

           А в апреле 78-го в запорожских газетах появилось сообщение о выступлениях Высоцкого во Дворце спорта «Юность». Не буду повторять уже рассказанного тобой («Вагант-Москва» № 10-12`97 — ред.). Добавлю лишь несколько штришков.
           Первые слова, которыми Володя встретил меня, таящегося в закулисье, были: «Ну привет, Слава. Я ж тебе говорил, что встретимся, а ты не верил... Я тут припозднился, в Мелитополь вытащили». Говорю ему, что я сам из Мелитополя. «Ну и земляки у тебя, — говорит Высоцкий. — В зале теснотища, людей набилось, духота та ещё и микрофон барахлит. Невозможно было работать...»
           Потом концерт — и всё. Я щёлкаю, слушаю, отрешён от всех и вся. А тут ко мне подкатывают два местных журналиста — Серёга Колосов и Юра Лисовой: «Так ты с Высоцким знаком? Помоги». — «Ладно», — говорю. После выступления они к нему пробились: так мол и так, интервью требуется. Он им вежливо: «Ребята, я всё понимаю, но сейчас очень устал, психую. Я вам потом всё обязательно сделаю...» А они с амбициями: «Да у нас самая популярная газета в городе, тираж 280 тысяч!» Ну тогда и он им в ответ: «Раз так, пошли вы ...» Они так и вылетели пулей.
           Честно сказать, Юра, без всяких комплиментов, я не помню, чтобы Высоцкий тогда к кому-нибудь отнёсся так, как к тебе, чтобы так близко подпустил к себе, ей-Богу... А Лисовой, помнишь, тогда ещё подкатывался, что, дескать, есть люди, накроют «полянку», только приведите Высоцкого...
           После выступления Володя выходит, спрашивает у меня: «Ну, как съёмка?»— «Нормально», — отвечаю. «Значит, снимай, как хочешь, не стесняйся. Можешь по залу ходить, где угодно...» Я, конечно, этим и воспользовался. Только в первый же день столкнулся с этим рыжим, его администратором, Гольдманом, кажется. Мне захотелось сделать такой кадр: Высоцкий со спины, а впереди —рукоплещущий зал. Я вышел на сцену, а этот как понёс! Потом Володя меня спрашивает (а Гольдман рядом топчется): «Что там у вас?» Ну, рыжий и давай: «Ты понимаешь, этот козёл...!» и т.п. Ну а Володя ему говорит: «Пусть он снимает, как ему надо». После этого Гольдман меня будто не замечал, а я его...
           Единственный раз, я помню, Володя на все мои «вольности» зло посмотрел. Во время выступления во Дворце культуры Трансформаторного завода. Он тогда опаздывал на выступление. Я, естественно, без билета. Захожу с женой «с тыла». А тут его как раз привозят на «Волге». Я к нему: «Володя, а можно с женой?» — «Пошли, — говорит, — нет проблем». А я уже там «клинья» везде подбил: Володины карточки на всякий случай дежурным, кассиршам пораздавал, чтоб в случае чего пропустили. Они к нему за автографами. А он на меня понёс: «Что ты делаешь?! Деньги на мне зарабатываешь?!» Я ему: «Володя, да это же совсем другой период, подмосковная серия, вспомни... А, вообще, ты сам виноват, не был бы так популярен, и фотографии твои никому бы нужны не были!» Ну, и во время выступления я уже обнаглел, уселся на край сцены и снимал с этой точки от души. Помню, он на меня сердито так посмотрел, но ничего не сказал. Я понимал, что мешаю, но у меня тоже своя работа...
           И ещё вот о чём. В редкие минуты, когда удавалось поговорить с глазу на глаз, я его спросил об отношении к Аркадию Северному. Я всё-таки вырос на его песнях, слушал дрянные, некачественные записи, что-то сам переписывал...
           Он вначале что-то невнятное буркнул, вроде как «отвяжись». А через какое-то время включился: «Да кто он такой? Северный... Он же просто эксплуататор блатного фольклора! А что он лично привнёс? Что он своего сделал в творчестве? Ни-че-го!».
           Но я даже хотел сказать не о Северном, а о необычайной манере Высоцкого с некоторым интервалом реагировать на вопросы. То же было, помнишь, когда я его спросил о Саше Чёрном: почему не читаешь его со сцены, ведь вы с ним близки по духу и слогу. Он ответил, что чужих стихов вообще не читает, а через пару минут вдруг прочёл — и как! — мои любимые «Голова моя — красный фонарь...» и «Попишу животом...» Помнишь?
           — Я помню, Слава...

В Запорожье беседовали
Юрий Сушко и Вячеслав Тарасенко
Фото Вячеслава Тарасенко