Известны воспоминания Марины Влади и Алеся Адамовича о пребывании Высоцкого в Новогрудчине. В этом номере мы публикуем в нашей рубрике воспоминания человека, которому довелось в те дни повстречаться с поэтом.

В ВЕНОК ВЛАДИМИРУ ВЫСОЦКОМУ
К 50-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ

           В канун 70-летия Великого Октября средства массовой информации назвали имена новых лауреатов Государственной премии СССР в области литературы и искусства. Среди них – имя Владимира Семеновича Высоцкого – за создание образа Жеглова в телефильме «Место встречи изменить нельзя» и за авторское исполнение песен.

           Итак, В.Высоцкий достойно отмечен и признан партией и правительством, увенчан славой, как и прежде любим народом. Однако, от слова «посмертно» саднит сердце, а от запоздалого признания не проходит боль в душе. Это «посмертно» заставляет меня взяться за перо, чтобы сказать доброе и теплое слово в память о человеке, которого я помню живым и с которым довелось встретиться в жизни.

           Но сначала о другом. Почему-то отчетливо помню душный день 25 июля 1980 г. Археологическая практика на Браславщине. Диктор «Маяка», а потом и радиостанции «Юность» с неподдельной грустью в голосе сообщил о неожиданной смерти... Джо Дассена, популярного французского эстрадного певца. О смерти В.Высоцкого не было сказано ни слова. Ни по радио, ни в прессе. Лишь «Советская культура», которую в те годы читали немногие, в куцей заметке поведала о случившемся. Не хотелось верить, что кончину популярного актера, сыгравшего более 20 ролей в кино и десятки ролей в любимом театре на Таганке, написавшего и исполнившего более 600 неповторимых собственных песен, любимца молодежи – кончину такого человека дружно замолчали. Это была месть бюрократов от культуры мертвому Высоцкому, бесстрашному и презираемому ими барду, который принародно бил своей злой, разящей без промаха критикой.
           Бюрократы лишали В. Высоцкого официального признания, хороших залов, обычных афиш. Не потому ли он и пел, хрипя, надсаживаясь и вскидываясь. И голос этот разве не был в то сложное время голосом нашей коллективной кричащей совести? Сквозь стену глухоты и непризнания генералов от культуры и литературы летели в народ его обжигающие правдой слова, будя нас и подымая на дело, которое теперь мы нарекли перестройкой. Он, Владимир Высоцкий, начинал ее раньше всех нас. И его ранняя смерть – укор всем нам – сытым, довольным, не шибко спешащим и теперь переделывать жизнь...

           Встретился я с Высоцким и Мариной Влади в июле 1969 года. Будучи аспирантом, тогда я только начинал свой путь в археологию. В Новогрудке, на Замковой горе, вели работы сразу две экспедиции – Ленинградского отделения Института археологии АН СССР и Института истории АН БССР, которую я возглавлял.

           Состояние замка и тогда было удручающим. Все рушилось. Замковые руины и высокие оборонительные валы стали любимым пристанищем выпивох. Они не стеснялись заезжать на территорию замка на всех видах транспорта и здесь, воодушевляясь древностями, распивали, били бутылки. Началась неравная борьба, в которой местная милиция оказала оригинальную помощь: она разрешила мне за свой счет сделать и установить у въезда на замковый двор запрещающий знак – «кирпич». На нехитрую свою аспирантскую стипендию уговорил я одного рабочего-сварщика сделать железную стойку с жестяной таблицей, извещавшей всех, что «Новогрудский замок – памятник культуры» и что он охраняется государством. С активной помощью ребят – школьников из д. Бретянка и Экономия, работавших у меня, стойку вмуровали в подставку из валунов у въезда на замковый двор. Я был счастлив и вместе со своими юными помощниками начал осуществлять «государственную охрану» памятника. Давалось это непросто, с большим трудом, но первая победа уже была – въезжать на двор замка перестали.

           И вот в середине одного из жарких июльских дней я вдруг заметил из своего раскопа, как прямо на центр замкового двора въезжает «Волга». Через мгновение я уже был наверху, подготовив весь арсенал своих гневных испепеляющих слов. Но тут случилось непредвиденное. Щелкнула дверца, и из покачивающейся на рессорах машины показалась длинная изящная женская ножка, затем вторая.
           Нет, это были не ноги – а произведение искусства, цену которому хозяйка явно знала. А вот и она: чуть выше среднего роста в простеньком голубом ситцевом сарафане в мелкие цветочки. На ногах легкие босоножки. Длинные светлые волосы, перехваченные простой ленточкой, оттеняли чуть скуластое, но приятное лицо. Оно улыбалось, это лицо, лучилось счастливыми женскими глазами, сверкало царской белозубой улыбкой. Рядом с ним свирепое и перекошенное благородным гневом мое «лицо» явно диссонировало. Это вовремя заметили двое мужчин, вышедших из машины. Тот, который был за рулем, бросился ко мне и, схватив за руку, сказал быстро и вполголоса: «Старик, не шуми... Это наши гости – Высоцкий и Марина Влади».

           Кажется, я попытался изобразить на лице что-то вроде гостеприимства, даже выдавил из себя подобие улыбки и какое-то шипящее «Здрасте...» Но это у меня явно плохо получилось. Шокированный всем увиденным и услышанным, я во все глаза смотрел на невесть откуда свалившихся киносупругов и пытался соображать.
           Кто же из моего поколения не видел «Колдунью» или «Вертикаль», где Влади и Высоцкий играли главные роли? Все смотрели. Но чтобы вот так, сразу обоих, рядом, живых... Такое кино я видел впервые. Мне стало жарко. Тем временем французская кинозвезда обняла Высоцкого за шею и, как простая девчонка, раскачиваясь и подпрыгивая на своих длиннющих ногах, направилась к археологическому раскопу, где работали ленинградцы.
           – А что вы здесь копаете? – простодушно и запросто спросила Влади. Солнце, бившее в раскоп, слепило археологам глаза и мешало им рассмотреть подошедших, но рафинированные и до ногтей культурные ленинградцы с налету срезали любопытствующую встречным и не по-дружески заданным вопросом:
           – Может быть, вы сначала поздороваетесь?
           Не менее рафинированная парижанка всем своим видом изобразила: «Фи-и, какие негостеприимные!»... и двинулась с Высоцким в другую сторону, к угловой башне замка.
           Ситуация становилась интересной. Тем временем водитель «Волги» представился. Это был кинорежиссер студии «Беларусьфильм» А. Туров. Он снимал в окрестностях Новогрудка фильм «Сыновья идут в бой» по роману Алеся Адамовича «Война под крышами». В. Высоцкий написал для картины несколько песен и приехал, чтобы напеть их и записать на пленку. Он примчался с Мариной Влади из Москвы, где тогда шел XII Всемирный кинофестиваль, в котором они участвовали.

           Времени у них было в обрез, но у Марины явно чувствовалось лирическое, безоглядное в своей искренней радости, настроение.
           Шел первый год их семейной жизни. Разделенные тысячами километров (он – в Москве, она – в Париже), Владимир и Марина редко виделись. И тогда, в самом зените теплого июльского лета, она не скрывала своей человеческой женской радости от того, что рядом с ней был дорогой, любимый человек. И ей никуда не хотелось спешить. Все ее существо источало умиротворение и счастье. Между тем тронутое оспинками лицо Высоцкого было спокойным. Поражали его глаза – глубокие, внимательные, многое видящие и многое повидавшие. Крепко скроенная фигура, покатые плечи выдавали в нем сильного человека. Но в глубине серых глаз изредка чуть-чуть вспыхивал приглушенный вулкан его характера, который обычно извергался, когда он начинал петь.
           Мы с Туровым стояли поодаль, чтобы не мешать, но Высоцкий это заметил. Он приветливо махнул рукой и сказал мне: «Может быть, вы расскажете нам историю этого замка». Я с удовольствием согласился и, переходя от башни к башне, целый час рассказывал гостям о Новогрудке, его тысячелетней истории. С края замковой кручи открывалась неповторимая картина летней трудившейся в поте лица Новогрудчины. На горизонте, у темной полосы леса, доспевали хлеба, тарахтел трактор на дальней сеножати. На подножье замковой горы накатилась и замерла волна деревьев и подлеска местного парка. Вниз по склону стекала зеленая, цветастая краса лета. И над всем этим миром, над новогрудской Швейцарией не спеша плыли большие белые облака июля. Парад этого мира и спокойствия принимала счастливая и завидно красивая пара, стоявшая в оконном проеме угловой башни. Казалось, эти две фигуры были вставлены в раму сюрреалистической картины, на дальнем плане которой просматривалась красная черепичная крыша фарного костела.
           Я рассказывал о костеле, о том, что здесь крестили Адама Мицкевича. Имя поэта вызвало у Высоцкого живой интерес.
           – Да, да, мы были в костеле. Но разве Мицкевич белорус? – спросил он. – Все считают его польским поэтом.
           – Да, – сказал я. – Но он все-таки сын нашей земли. Правда, писал он по-польски. Это, однако, не мешает нам считать его своим. Великий поэт принадлежит всем. А для белорусов, поляков и литовцев принадлежность поэта – вечный спор.

           Тем временем мы подошли к нашему раскопу. На глубине около четырех метров был расчищен пласт сожженных дубовых конструкций древних укреплений.
           – А что это там черное? – живо поинтересовалась Влади.
           Я подробно и обстоятельно все поясняю, называю датировку – XI век.
           – Неужели ХI-й? Володя, я хочу это потрогать своими руками.
           От такого решительного «хочу» Высоцкий нахмурил брови, сказал нерешительно и чуть просяще:
           – Мариночка, может, не стоит, ведь глубоко...
           – Нет, я хочу!
           – Ну что же, старик, – обращаясь ко мне, проговорил Высоцкий, – желание женщины для нас – закон. Полезай вниз, принимай.
           И вот я уже на первом уступе, и Высоцкий передает мне с рук на руки свою дорогую и победно улыбающуюся ношу. В глазах Марины скачут бесенята. Я близко вижу ее лицо и удивляюсь полному отсутствию традиционной женской косметики. С такого лица, как говаривали встарь, только воду пить...
           Тем временем Высоцкий прыгает на следующий уступ и теперь уже я передаю ему Влади, которая крепко обнимает мужа за шею, а потом закрывает ему ладошкой глаза.
           – Марина, упадем... Грохнемся прямо на этот XI век, – глухо говорит Высоцкий жене, но та в ответ только счастливо смеется.
           И вот мы внизу. Я объясняю, что двойная дубовая стена острокола сгорела во время неизвестных нам драматических событий. Свидетельство тому не только пожар, но и железный наконечник стрелы, который вонзился в бревно.
           – Ну неужели это все из XI века? – удивляется Влади. Высоцкий, поддерживая молодого аспиранта своим авторитетом, говорит, что если ученые люди что-то утверждают, этому надо верить. Я смотрю на него с благодарностью.
           – А можно я возьму себе на память уголек? – спрашивает Влади и прячет в сумочку необычный новогрудский «сувенир».
           Проделываем обратный путь таким же манером – передаем Влади с рук на руки. Веселое настроение Марины передается Высоцкому. Он уже как бы с неохотой отдает мне в руки свое сокровище. А что уж говорить про меня... Мне его возвращать тоже не очень хочется...

           Выбираемся все из раскопа. Высоцкий отряхивает брюки, улыбается. Видно, что каприз красавицы-жены все же исполнил не без удовольствия.
           – А мне говорили, что где-то недалеко есть у вас прекрасный замок Мир. Володя, я бы хотела его посмотреть, – делает Влади новое неожиданное предложение.
           Я объясняю, что это не очень близко, но если действительно созрело такое желание, то я готов с удовольствием исполнить роль гида. Высоцкий решительно качает головой:
           – Нет, нет, Мариночка. Мы сейчас этого сделать не можем. Нам надо ехать. Как-нибудь в другой раз, – и он, поворачиваясь ко мне, говорит:
           – Спасибо за интересный рассказ. Все было очень мило. – Жмет мне руку. Рука крепкая, емкая, мужская. Лихорадочно соображаю, что неожиданные гости сейчас исчезнут и надо хотя бы попросить автограф. Быстро вытаскиваю из полевой сумки какой-то конверт, подаю Высоцкому, прошу расписаться. Владимир пишет: «Всегда находите интересное». Ставит ударение в слове «находите» и расписывается. Оставляет свой автограф и Влади.
           Мы прощаемся... Смотрю на Высоцкого. Лицо открытого, доступного человека. Прямой взгляд умных глубоких глаз.
           – А в Мирский замок как-нибудь в другой раз, – улыбаясь, говорит он и еще раз крепко жмет руку. Хлопают дверцы «Волги», и машина исчезает.

           В тот раз Новогрудчина подарила гостям день отдыха, который закончился на дальнем хуторе, где их ждало радушие простой крестьянской семьи. Они пили свежее молоко, ходили в ближний лес, спали на сеновале. А назавтра Высоцкий напел для фильма «Сыновья идут в бой» несколько своих новых песен. К сожалению, пел их в кинокартине другой человек. Чиновники от кино сочли голос Высоцкого неблагозвучным...
           Я часто бываю в Новогрудке. Подолгу стою на краю замковой горы над своим старым раскопом, давно поросшим травой, вхожу в проем бойницы каменной башни, где все чудятся мне фигуры Высоцкого и Влади.

           На высокие замковые башни любят садиться аисты. В одном из них, наверное, бессмертная душа Владимира Высоцкого. Иначе не написал бы Булат Окуджава:

Белый аист московский
На белое небо взлетел,
Черный аист московский
На черную землю спустился.

           Спасибо за все, Белый аист!

М.ТКАЧЕВ.
«Гродненский университет», 26 января 1988 года

Ведущий рубрики
Вадим Дузь-Крятченко