НАРОДНАЯ АРТИСТКА(К юбилею Нины Ургант) | |
| |
...Горит и кружится планета, Над нашей Родиною дым, И, значит, нам нужна одна победа, Одна на всех — мы за ценой не постоим... | |
— Во время репетиций, — вспоминает актриса, режиссёр Андрей Смирнов приказывал: «Пусть плачут мужчины! А ты должна петь. Это страшнее, когда плачут мужчины...» И я из последних сил старалась — петь и не плакать. Но голос всё-таки дрожал. Теперь я пою эту песню на концертах, я привыкла, справляюсь. А плачут те, кто её слушает. Плачут, хоть прошло почти тридцать лет со дня выпуска на экраны «Белорусского вокзала»... и скоро будет шестьдесят лет со дня Победы, ради которой мы за ценой не постояли, но горе, горе незабытых потерь остаётся в нас...
После замечательного образа медсестры Раечки Нина Ургант создаёт ещё не один женский трогательный образ: Миленину из «Премии» С.Микаэляна, Олимпиаду из «Собственного мнения» Ю.Карасика. Но ролей всё-таки до обидного мало, и кинематограф, а с ним и наши зрители теряют что-то тонкое, сложное, человеческое из-за этого. От работ, заведомо далёких от искусства, актриса отказывается. Так, не очень давно, французы её пригласили на роль бывшей русской графини, которая опустилась, живёт на мусорной свалке, питается отбросами, да ещё и умудряется соблазнять совсем юных мальчиков. Конечно, эта роль не для Нины Николаевны — она не может предстать перед людьми в таком обличье, как она говорит: «обмануть своего зрителя». Потому и отказала французам...
А в Петербурге, в Александринском театре она загружена основательно — упомянутая дама из комедии, главная роль из спектакля «Королева Английская».
— И дома тоже загружена основательно, хоть и живу одна (сын и внук тоже в Петербурге, оба актёры, но теперь у них свои квартиры), и, кажется, можно бы и расслабиться, отдохнуть. Но куда там! Видите этих четырёх «медведей»: их надо кормить-поить («медведи» — огромные, пушистые кошки. Их, действительно, четыре, и они, ревниво желая присутствовать при нашей беседе, степенно вошли на кухню, одна за другой). Я подобрала их в своё время, пожалела... В те годы было много легче прокормить животных... А теперь... не выбрасывать же на улицу, они старые и домашние, они погибнут... Моей пенсии и грошовой зарплаты премьерши Александринского театра (620 руб.) едва хватает на еду, прачечную, химчистку... Иногда необходимо бывает взять такси, но я не беру, не имею возможности, обхожусь. Всю жизнь мечтала о машине, даже скопила за годы трудов и экономии четырнадцать тысяч рублей... Но теперь они превратились в четырнадцать копеек...
На фотографии я увидела чёрную, кудрявую собаку, которую нежно прижимала к себе актриса. На вопрос, почему не входит сюда, на кухню, собака? — Нина Николаевна помрачнела: этой собаки уже нет. Словно о близком человеке, так печально сказала...
| |
Анна Блинова | |
Ветер бил в лицо, мешал дышать. К тому же день был морозный, редкий для Петербурга. И я, наглухо защитив шею пушистым шарфом, нетерпеливо шагала по улице Римского-Корсакова — к Нине Ургант, актрисе, так любимой многими, особенно после выхода на экраны фильма «Белорусский вокзал».
Я шла проходными дворами, мимо зданий прошлых веков — теперь с отбитыми украшениями, с облупленной штукатуркой, с чёрными щелями и трещинами на когда-то ухоженных фасадах. Было грустно видеть былую красоту в таком запустении, и в душе волей-неволей поднимались волны возмущения, протест... В таком, несколько взвинченном состоянии я и очутилась у массивных дверей квартиры, к которой было не очень-то легко добраться по лестницам с крутыми поворотами, по каменным многочисленным ступенькам, сильно обитым за долгие годы.
И как славно было увидеть наконец в проёме распахнувшихся дверей приветливое лицо Нины Ургант, посмотреть вблизи на её особенные глаза, блестящие, напоминающие по цвету полупрозрачный аквамарин! А как светилась улыбка! Она предназначалась как бы мне одной, говорила о том, что в этом доме меня давно ждали. Наверное, людям и надо так реагировать на собеседников, но это далеко не каждому дано.
Разумеется, для разговора можно было бы обосноваться в гостиной, огромной комнате с картинами и старыми фотографиями на стенах, с мебелью времён Павла и Александра I. Но женщинам всё-таки уютней на кухне, особенно если эта часть квартиры предпочтительна для хозяйки, если кухня — её главное обиталище, сочетающее и столовую с гостиной, как это часто бывает в наше время.
Там мы и расположились.
Много часов мы провели здесь («Вы сидите на стуле, где всегда сидел Владимир Высоцкий, когда приезжал ко мне в Ленинград!»), пили чай, неоднократно подогреваемый на газовой плите, и отдавали должное вкусному пирогу («Я сама пекла, а это варенье из черноплодки и яблок — с моей махонькой дачки»).
Я много узнала о Нине Ургант за эти часы.
...Она родилась 4 сентября 1929 года в городе Луга Ленинградской области. В семье было четверо детей, и каждый из них появлялся на свет в другом городе: отец был военный, его нередко перебрасывали с места на место. И в 1940 году семья оказалась в Латвии, в Даугавпилсе.
Девочке было одиннадцать лет, когда началась война, Великая Отечественная...
— В Даугавпилсе было ужасно... Ужасно было, конечно, везде, где гремели бои... Но в одиннадцать лет, когда ты ещё ребёнок и всё-таки уже многое понимаешь... Я видела, как отступали наши войска, и так быстро... оставляли оружие... и семьи не могли с ними уйти. Немцы вошли в Даугавпилс под грохот танков без единого выстрела... Я видела, как ворвались в город первые немецкие танки с крестами, которые так пугали... И чужие глаза, чужая речь — я увидела перед собой врага, лицом к лицу...
Так мы здесь и остались: моя мама с четырьмя детьми... Я молилась, стоя на коленях перед иконами, просила Бога, чтобы мы победили и чтобы папа вернулся с войны... Папа сражался за нашу большую Победу, а мама — за наши маленькие жизни... Бедная моя мама, она стала кормилицей для всех нас, бралась за любую, самую тяжёлую, чёрную работу ради куска хлеба. Мы жили в подвале... Соседи знали, что отец — военный, но никто не выдал нас, не донёс, даже рьяная блюстительница порядка дворничиха. Может быть, этим мы обязаны нашей фамилии — Ургант? Это фамилия моего деда и моего отца — они были эстонцами.
Конечно, какая тут могла быть учёба! Какие уроки в школе! Я нахваталсь, как смогла, отрывочных знаний. И после войны поступила сразу в восьмой класс (трудно поверить, да?), минуя семь предыдущих. Потому и пишу всю жизнь с грамматическими ошибками...
Я, как здесь было положено, получила два аттестата об окончании средней школы: один на русском языке, другой на латышском. И поехала в Ленинград. Один аттестат сдала в Политехнический институт, другой — в театральный, а остальные кое-какие документы — в слесарную мастерскую, на случай неудачи с вузами. Хотелось поскорее встать на ноги, получить профессию. К тому же на Политехнический не было надежды — мешали нелады с математикой. А в театральный меня уговаривала подружка, даже познакомила с парнями-режиссёрами, они помогали готовиться.
И я прошла в театральный!
Моё поступление надолго запомнилось в этом институте, оно протекало не совсем обычно. Помню, я с энтузиазмом прочла гоголевскую «Тройку» из «Мёртвых душ», а когда настала минута вопроса «Куда же ты мчишься, тройка?», я приложила к уху ладонь, как бы ожидая ответа, я даже крикнула: «Тройка! Дай ответ!», а потом вздохнула и печально сказала: «Нет, не даёт ответа». Приёмная комиссия дружно хохотала. И я была принята «за непосредственность»...
Окончила институт в 1953 году и с мужем (к тому времени я была замужем за однокурсником) отправилась на работу в Ярославль, в местный театр имени Волкова... Ах, Ярославль, Ярославль! Какой колоритный город, какие яркие воспоминания! Там расцвела моя первая любовь (ею и был мой муж), там родила нашего сына Андрея! Но проработала в Ярославле всего год — поспешила вернуться в любимый Ленинград.
Меня позвал в свой театр (Ленком) Георгий Александрович Товстоногов. Я долго работала там, восемь лет. Может быть, работала бы и больше, но ещё раньше из театра ушёл Товстоногов. И я не особенно раздумывала, когда в 1962 году меня пригласили на роль Инкен в пьесе Гауптмана «Перед заходом солнца» в Театр драмы имени Пушкина. Возможно ли было отказаться?! Инкен, а театр-то — Александринский. С тех пор здесь и работаю — вот уже 37 лет.
С какими партнёрами я играла на сцене моей Александринки! Прежде всего хочу вспомнить Николая Константиновича Симонова. Я так робела перед ним! Меня всё время не покидало ощущение, что я играю в паре с великим актёром, с великим! Однажды я почти прямо и сказала ему это: «Никто бы не смог так сыграть Петра Первого, как вы!». Он закрыл лицо руками и ушёл, не сказав ни слова, а я кляла себя за свою пресловутую непосредственность: а вдруг он решит, что я подхалимка какая-нибудь или бестактная особа. Переживала! Но скоро поняла, что он просто был очень скромным человеком, часто смущался... Не могу забыть наших репетиций «Перед заходом солнца»: Маттиас должен по пьесе поцеловать Инкен, а он, Симонов, всё время отклоняет меня, Инкен, куда-то в сторону и — не целует! Может быть, что-то я делаю не так? Близилась премьера, а у нас никак не получалась эта сцена... Пришлось спросить прямо! Он так смущённо ответил: «У вас губы накрашены...» Подумать только! Кого бы остановили накрашенные губы актрисы? С тех пор я не красила губы на репетициях... И мы потом долго играли с ним в этом спектакле — в течение десяти лет...
С Игорем Горбачёвым я играла в спектакле по Юрию Герману «Дело, которому ты служишь», была Варей, а Горбачёв — моим любимым Володей Устименко...
... Нина Ургант в роли Вари сделала для себя интересное открытие, которым пользовалась и в дальнейшем. Оно заключалось в переодевании. Её Варя была геологом, почему и ходила на сцене все акты в одном и том же спортивном костюме. Но вот она захотела показать Володе, как она похорошела. Для этого актриса переоделась в очень нарядное, просто роскошное платье. Из затрапезной девчонки она превратилась в хорошенькую девушку. Зрители пришли в восторг! Это была метаморфоза.
Я могу свидетельствовать, что Нина Николаевна сильно меняет свой облик, переодевшись из обычной одежды в праздничную, она становится как бы другим персонажем. Так, в относительно новом спектакле Александринского театра «Комедия из нашей жизни» (пьеса Н.Птушкиной) актриса играет главную роль — шестидесятилетнюю женщину при своей совсем старой матери. Никогда не имея семьи, эта героиня посвятила себя матери: читает ей вслух книги, советуется даже по мелочам, они принимают общие решения. Но вот появляется в доме мужчина, и героиня Ургант преображается в довольно ещё молодую, красивую даму. В последнем акте зрители провожали актрису овациями, приветствовали её стоя! Она вышла на сцену в парчовом платье изумрудного цвета, со смелым боковым разрезом до бедра! И, честное слово, она торжествовала над своим возрастом (в этом году ей исполнилось семьдесят) и нездоровьем (побаливает нога, приходится упорно ходить на болезненные процедуры...) А тут! Как она была красива, эффектна, неожиданно молода! Казалось, актриса вызвала время на поединок.
Об Ургант на сцене Ленкома и Александринки можно написать тома исследований и воспоминаний. Но к этому мы придём в книге о Нине Ургант. А сейчас необходимо вспомнить ещё об одной вехе в её биографии — о работе в кино.
...Начало не предвещало оптимистического будущего. Её первой ролью стала Оленька в фильме «Укротительница тигров». Там были заняты такие известные актёры, как Павел Кадочников, Татьяна Пельтцер, Леонид Быков, Сергей Филиппов и Людмила Касаткина в главной роли. И пришлось, по сюжету, стать Оленьке антиподом хорошенькой Лены Воронцовой, храброй укротительницы. Для этого Нину Ургант (тоже весьма хорошенькую) окарикатурили до неузнаваемости. Была выстрижена чёлка от виска до виска и до бровей, выщипаны брови в ниточку, перекрашены волосы, даны невыразительные, неумные реплики, едва слышимые к тому же...
После этой роли Нина Ургант не снималась в течение восьми лет — её не хотели приглашать.
Но мастерство актрисы с годами росло — его питала театральная жизнь, новые, сложные работы на сцене. Острохарактерная роль Нинуччи в пьесе Эдуардо де Филиппо «Рождество в доме Купьелло» ознаменовала появившиеся новые возможности актрисы: Нинучча резко отличалась от прежних, маловыразительных героинь — она была живой, подвижной, лукавой, ею любовались зрители.
Алексей Баталов был первым, кто нарушил кинематографическое табу в отношении Нины Ургант. Он предложил ей в своём фильме «Шинель» роль (правда, пока совсем маленькую) уличной «красотки», которая, занимаясь своим неблаговидным ремеслом, стремилась избегать приводов в полицейский участок. И вот она превращается в «дочку», которая «случайно» встретила на улице «папеньку» (его с блеском играл замечательный Ролан Быков) и вступила с ним в непринуждённый разговор. Полицейский, жаждущий отвести «дочку» в участок, отступает — актриса убедила стража порядка в своей благопристойности. Это всё-таки была роль, выразительно, правильно вылепленный образ. И Нина Ургант с надеждой подняла голову: а что дальше?
А дальше на её пути появляется другой известный режиссёр: Игорь Таланкин с фильмом «Вступление». Было ли это риском для Таланкина — приглашение Ургант? Однако актрисе терять, как говорится, было нечего: в её киноактиве почти ничего не числилось.
«Вступление»... Фильм о юных, о вступающих в жизнь. О Володе и его товарищах, делающих первые самостоятельные шаги, о становлении их характеров. Но, как оказалось, не только о них. Несмотря на отсутствие имени собственного, мать Володи стала главным женским образом в фильме Таланкина. Без неё, без борьбы за неё, Володе не на что было бы опереться, доказать зрителю свою чистоту, своё благородство, мужество. В чём же суть образа этой женщины?
В нашем кинематографе герои долгие годы чётко делились на положительных и отрицательных, будто и не бывало в реальной жизни положительных людей с малоприятными чертами, а отрицательных — с яркими, интересными поступками, заслуживающими одобрения. Фильм «Вступление» вышел на экраны в 1963 году, и в сценарии Веры Пановой ещё ощущаются эти былые тенденции: мать Володи — лицо явно отрицательное. Нерешительная, безответственная, отчасти и безнравственная, несамостоятельная, неблагодарная... Почему же зритель сочувствует ей, женщине, которая предпочла сыну мужчину — любителя «хорошо пожить», офицера-интенданта, развлекающегося в тылу, в то время как фронтовики рискуют жизнью там, на полях сражений? А ещё прежде, давно, она разрушила свою семью, лишила Володю хорошего отца, клеветала на него, своего бывшего мужа, приписывая ему поступки, которых он не совершал. Такую женщину уважать невозможно. Тогда за что, за какие заслуги или качества ей сочувствуют?
...Когда Нина Ургант увидела себя на экране, она ужаснулась своему внешнему виду («Старуха! А мне ведь едва тридцать три!»), но пришла в восторг от сути роли, её наполненности, жизненной правды. И поспешила сказать автору сценария Вере Пановой великое спасибо («Я ей была обязана своим настоящим рождением в кинематографе!»), на что Вера Фёдоровна не без основания ответила: «Это вам спасибо. То, что вы играли, я в сценарии не написала. Это сделали вы...».
Да, трактовать такой образ можно было совсем по-иному — сценарный материал позволял контрверсии. Иные актрисы могли показать и жёсткость, и наступательность, и крикливую претенциозность, и яростную истеричность. А Нина Ургант трактовала роль матери Володи как женщины беспомощной, мечтающей, несмотря на далеко не юный возраст, об удивительной любви. В исполнении Ургант мать Володи вызвала извечную жалость к несчастному человеку.
— Я сыграла эту роль на одном дыхании, — вспоминает актриса. — Это моя самая трудная и, может быть, поэтому и самая любимая роль...
Актёрская и, конечно, человеческая индивидуальность Нины Николаевны помогли продолжить эту линию п о т е р я н н ы х женщин в роли Катерины из фильма «Мать и мачеха».
Катерина — ещё более отрицательный тип женщины, нежели мать Володи: она оставила свою годовалую дочку в детдоме, а сама устремилась из станицы в город «за весёлой жизнью». Прошли годы, пришли и ушли многие мужчины из жизни Катерины, подвизавшейся официанткой в буфетах. И Катерина вернулась в родную станицу — то ли хату продать, то ли разузнать о дочери — ей уже десять лет!
Девочка оказалась удочерённой одной из колхозниц, стала любимой, ухоженной, правильно воспитываемой. А Катерина страдает, она потянулась к Нюрочке, грозится открыть, кто же на самом деле её настоящая мать. В конце концов Катерина не осуществляет угрозы...
Нина Ургант, сама прекрасная мать, долго не соглашалась на такую роль.
— Я противилась неприглядной сущности этой Катерины, но потом вернулась к осмыслению образа и всё-таки согласилась: посочувствовала её мучениям, терзаниям. Поверила, что эта женщина уже осознала преступность своего поступка, раскаялась и теперь приложит все усилия, чтобы стать другим человеком — уважаемым...
И — можно ли поверить! — зрители снова, как в случае с матерью Володи, сочувствуют этой недостойной женщине... Так уж устроена индивидуальность актрисы, она верит в покаяние, заставляя верить и зрителя, она взывает к помилованию, к милосердию, пропуская через своё сердце чужие судьбы, подчас рискуя здоровьем, а может быть, и жизнью. Актриса то и дело забывает, что её героини — это ещё не есть она сама, Нина Ургант. Потери своих героинь она воспринимает как личные.
— Пусть это мои «игровые» близкие, но ведь всё равно были потери, и с каждой потерей у меня обрывалось сердце, поднималось давление, я не спала ночами, а если засыпала, мне снилась война...
Она не воевала и не могла воевать по возрасту, но война и по ней прошлась своим жутким колесом. Напомню, как тяжело жилось ей в детстве, во время оккупации — в подвале, в страхе, в голоде...
А военные роли? Она переживала судьбу своих героинь как собственную. Например, героини фильмов Виктора Турова «Война под крышами» и «Сыновья уходят в бой», Анны Михайловны. Актриса так вошла в роль, так пережила трагедию Анны Михайловны, что заболела острым расстройством нервной системы и долго лечилась в больнице.
— Я и представить себе вначале не могла, как я смогу перевоплотиться в эту мать... Я буквально каменела, теряла всякую ориентацию, часами просиживала у окна в избе моей Анны Михайловны, молча, час за часом. Я была словно в одиночной камере перед пыткой! И вот однажды я услышала за окном бабий разноголосый вой и крики. Оказалось, в деревне узнали про моё горе — убитых сыновей Анны Михайловны. Её сыновья лежали тут же, рядом, на телеге, мёртвые, едва прикрытые рваной рогожей. Бабы приняли всё это за жизненную правду и отчаянно заголосили над страшной телегой. Я вышла на улицу к ним, и выла, и вопила вместе со всеми... Так меня и сняли — воющую, с волосами, поднявшимися дыбом... Тогда я и заболела нервным расстройством.
Роль Люси («Я родом из детства»), симпатичной, молодой женщины, ставшей вдовой в самый День Победы, тоже досталась актрисе дорогой ценой...
Люся узнала о похоронке, и её крик «Не-е-е-т!», казалось, раздался над всей нашей многострадальной планетой, заглушив на какое-то время все другие мыслимые звуки. Ещё страшнее стала реакция Люси, когда ей в р у ч и л и похоронку. Вот как вспоминает об этом сама актриса.
— Я настолько вжилась в роль, что оторвалась от прямых указаний режиссёра, очертивших поле моей деятельности, за которое и не имела права выйти. Но когда пришло это гибельное известие, я перестала быть актрисой. Я всё забыла, я не закричала и не заплакала, а, как мне потом рассказали члены нашей киногруппы, странно скривила губы, будто заулыбалась. Я взяла похоронку с таким ощущением, будто мне (!), мне (!!), а не моей героине её вручили. И я пошла прямо по поленьям дров, проваливаясь между брёвнами, рискуя сломать ноги, падая и снова поднимаясь. И всё молча, молча... И оператор всё снимал и снимал этот эпизод, ставший моей импровизацией. Он снимал до тех пор, пока я не упала, не рухнула замертво, потому что я б ы л а Люсей, потерявшей мужа в День Победы.
Этот эпизод занял всего две минуты, но именно после него у меня отнялись обе руки, и меня лечили в больнице больше двух месяцев.
...Роль медсестры Раи знают повсеместно — уж очень большим успехом пользовался фильм Андрея Смирнова «Белорусский вокзал».
Через четверть века встретились друзья-фронтовики: слесарь Иван Приходько (Евгений Леонов), бухгалтер Дубинский (Анатолий Папанов), журналист Алексей Кирюшин (Всеволод Сафонов) и директор завода Харламов (Алексей Глазырин). Увы, они увиделись лишь на похоронах своего комбата Валентина Матвеева... После поминок и всяческих приключений Ванечка зовёт всех туда, «где тепло и светло». А это — дом Раечки, медсестры.
...Раечка плачет от радости, вглядываясь на пороге своего дома в лица этих четверых в густой темноте вечера.
— Ребята... Это — вы! — и Рая целует и гладит по голове каждого, и слёзы струятся по её щекам.
Она буквально втискивает их в квартиру — ей они ближе чем родные, это её юность, её любовь, её грустные и прекрасные воспоминания...
Ей нельзя сообщить о смерти Матвеева и нельзя не сообщить: вот-вот сядут за стол, поднимут бокалы — не за здравие же умершего! И Дубинский, бывший радист, произносит:
— Валя умер...
— Когда? — тихо спросила она, и вышла на кухню.
Вернулась уже с опухшим лицом и глазами, из которых, кажется, тоже ушла жизнь... Ванечка просит Раю спеть «нашу, непромокаемого десятого батальона песню, любимую». И Рая поёт ту, знаменитую песню Булата Окуджавы:
— Его звали Зураб, и его очень любил Володя Высоцкий. Мы дружили с Володей, приезжая в Ленинград, он всегда останавливался у меня, и Марина с ним, или с детьми — тоже ночевали у меня... Я познакомилась с Володей ещё в 1965 году... Помню, мне позвонили тогда со студии: «Приезжай, мы нашли тебе любовника». Актёрская шутка... Приехала и, увидев молодого человека с румяными, персиковыми щёчками и ростом мне по плечо, ужаснулась: разве он может играть в паре со мной? Володя понял моё настроение и, как мог, постарался его рассеять: «Вы не бойтесь, Нина Николаевна, на экране я выгляжу гораздо мужественнее». Так и вышло! Мы, говорят, совсем неплохо снялись с ним у Виктора Турова в фильме «Я родом из детства». Потом мы с Володей подружились домами. А к Марине Влади у меня большие претензии... Есть, есть причины!
Во время очередного приезда в Питер Володя вдруг сам стал извлекать очередную зашитую противоалкогольную ампулу. Надоело ему это инородное тело! А в это время у меня была медсестра Зиночка, ставила мне банки — угораздило заболеть воспалением лёгких. Ну, он и попросил: «Пусть твоя Зиночка вытащит эту ампулу, продемонстрирует свою квалификацию! А то у меня на этом месте уже, наверное, гематома начинается!». Зиночка и вытащила. А тут, после очередного похода по Ленинграду, прибегает Марина. И восклицает: «Володя, давай выпьем, тебе же вытащили эту ампулу!».
Зиночка, медсестра, до сих пор с возмущением вспоминает о таком попустительстве Марины. Мне было тогда так больно! Как она посмела, ведь он так старался не пить! У меня он всегда пил только крепкий чай. И был такой тихий за столом...
В Ленинграде Владимир выступал подпольно. А деньги — сколько платили, — и хватит, и спасибо. Больше никогда не требовал...
Ему лишь бы петь! Пел без конца и так при этом напрягался, что я по-настоящему боялась: лопнут у него жилы на шее, так нельзя! Если не было слушателей, то Володя пел Зурабу, моей замечательной собаке. Прихожу, бывало, а Володя сидит на этом стуле, и Зураб — у него в ногах. Морду положит на лапы и так внимательно слушает, а Володя ему поёт. Целые концерты для собаки давал! На мои протесты Володя всегда отвечал одно и то же: «Зураб меня отлично понимает, посмотри, какие у него глаза! Говорящие! Того и гляди скажет: «Спасибо, Высоцкий!». Правда, во время концертов «для Зураба» у Володи появлялись десятки (если не больше!) других слушателей: под окнами собирались жители нашего огромного двора, да из соседнего прибегали тоже...
...А с Мариной Влади я прекратила взаимоотношения, и вот почему. Однажды вечером кончились у меня сигареты и я попросила у неё. Она было вытащила из пачки, но потом... «Я вряд ли могу дать тебе т а к у ю сигарету: там т р а в к а». И я поняла, что Володя давно уже курит с ней т а к и е сигареты. И для меня Марина Влади — пропала...
...В прошлом году я дважды приезжала в Питер и думала, что только для сбора материала для книги о Нине Ургант. Но давно уже поняла, что мне просто не хватает её улыбки, доброго взгляда, полного любви и сочувствия к людям. И если её порадует появление книги, то мой долг поспешить с выполнением этого проявления нашей общей любви к самой трогательной русской актрисе.
Научно-популярный журнал «ВАГАНТ-МОСКВА» 1999
