ОДЕССКИЙ ПЕРИОД:
«ИНТЕРВЕНЦИЯ»,
«СЛУЖИЛИ ДВА ТОВАРИЩА»

           Сейчас многие ностальгически вспоминают шестидесятые-семидесятые годы. Дескать, и зарплату платили вовремя, и колбаса стоила два двадцать, и пообедать с кружкой пива можно было за рубль.
           Побойтесь Бога, господа! В этот период мне приходилось часто выезжать за пределы Москвы. И я видел колбасу по талонам, примерно семьсот граммов на человека в месяц, я помню «рыбкин день» — четверг, когда по всей стране в столовой и на первое, и на второе была только вонючая мойва... Когда холодильник мог купить только ударник коммунистического труда, да и то не каждый — на многотысячный завод выделяли две-три открытки на холодильник в год... Весёлое было время.
           Самое страшное, что лишены мы были пищи духовной. Непонятно, как проскочил «Один день Ивана Денисовича» Солженицына в «Новом мире», вышел в журнале «Москва» роман Булгакова «Мастер и Маргарита», кастрированный до неузнаваемости. Как-то просочился «Тёркин на том свете» Твардовского. Даже некоторые спектакли Театра на Таганке увидели свет...
           Недавно я с удивлением обнаружил, что купировались даже хрестоматийные «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова.
           За нас решали, что смотреть, кого слушать, что читать. Скажем, вся западная эстрада, доступная советскому человеку, состояла исключительно из «певца протеста» Дина Рида. Как совершенно справедливо заметил однажды Булат Шалвович Окуджава, никто из нас не знал только, против чего Дин Рид протестовал.
           Неугодные начальству спектакли отправлялись «на доработку» на веки вечные, неугодные фильмы демонстрировались один-два раза «на закрытых кинопоказах» — для партийной элиты.
           Доходило до смешного. Фильм Ларисы Шепитько «Ты и я» получил третью (низшую) категорию. Но его почему-то отправили на кинофестиваль в Венецию. А там он получил Большого золотого льва. Хотя на экраны СССР так и не вышел. Воистину, «пророков нет в отечестве своём...»
           Фильм «Интервенция», если мне не изменяет память, мы смогли увидеть только в 1987 году, почти двадцать лет спустя после того, как картина была снята. Можно говорить о художественных достоинствах картины, можно говорить о её недостатках. Можно спорить. Но для того чтобы спорить, надо в и д е т ь. А нас лишили этого права.
           Вероятно, у внимательных читателей вызовет недоумение то, что в одном случае Высоцкий называет героиню фильма — Жанна Лябурб, в другом — Жанна Барбье. Я попытался выяснить причину этого противоречия. Идеально было бы обратиться к сценарию фильма или к пьесе Славина, но, увы, сделать это оказалось не так просто.
           Когда я понял, что не смогу напрямую ознакомиться с текстом пьесы или инсценировки, я позвонил режиссёру фильма Геннадию Ивановичу Полоке. Вот как он ответил на мой вопрос:
           «Вы знаете, Лябурб — реальный исторический персонаж. Она принимала участие в подавлении интервенции в Одессе. А героиня фильма — образ собирательный. Безусловно, прототип — Лябурб. Но не только она. А Барбье... В фильме есть реплика: «Убили Жанну Барбье...» Вероятно, это оттуда».
           А вот справка, полученная от сотрудника Центральной Государственной библиотеки (бывшей «Ленинки») Вячеслава Петровича Нечаева:
           «Жанна Лябурб — персонаж исторический, Жанна Барбье — имя персонажа пьесы Славина, в титрах фильма — просто Жанна».
           Картине «Служили два товарища» повезло больше. Она сразу вышла на широкий экран (правда, со значительными купюрами — было вырезано несколько сцен с участием Высоцкого). Надо думать, что Высоцкий-белогвардеец значительно больше устраивал наших кормчих, чем Высоцкий-подпольщик...
           Высоцкий шутливо подразделяет съёмки в Одессе на два периода: «бородатый» («Вертикаль», «Короткие встречи») и «усатый» («Интервенция», «Служили два товарища») — в зависимости от используемого грима.
           Сегодня наш разговор об «усатом» одесском периоде.

Олег Терентьев

           Я надолго осел в Одессе, поэтому многие считают, что я — одессит. Это неправда. Я москвич, хотя во втором поколении — киевлянин. У меня в Киеве жили бабка и дед, отец и мать. Я часто бываю в Киеве, хотя живу в Москве. А в Одессе я снимался. Пять картин снял. Не все эти картины были Одесской киностудии, некоторые просто снимались в Одессе. Картины «Служили два товарища» и «Интервенция» снимались в Одессе в одно и то же время. Потом — в Ленинграде.
           Снимаясь, я всё время ночевал то в поезде Москва — Ленинград, то Москва — Одесса, то Одесса — Москва. После этого трудно было спать — нужно было, чтобы кто-то тряс постель. Очень сложно, когда работаешь в театре, параллельно сниматься в кино.
           Фильм «Интервенция» ещё не вышел на экраны, а «Служили два товарища» — вы видели эту картину. Я играл двух людей одного и того же возраста, почти в одном и том же гриме в двух совершенно противоположных картинах. В одном фильме я играл роль Брусенцова — белогвардейского поручика, который по другую сторону баррикад от другого человека, Бродского, которого я играл в фильме «Интервенция». Это большевик-подпольщик, наш разведчик. Его прообразом был Ласточкин, именем которого названа улица в Одессе. Оба человека рискованные, оба интересные. Только один из них, несмотря на свой талант и свою силу, Брусенцов, не очень понял, куда идёт Россия, ну и, помните, пустил себе пулю в рот, уже уезжая за границу, на пароходе. Потому что дело, которому он служил, проиграно, никому не нужно. Бродский тоже погибает в картине «Интервенция», его расстреливают. Но он погибает с сознанием того, что всё, что он в этой жизни мог, он сделал. Поэтому у него есть какое-то высшее спокойствие.
           Видите, за полгода сыграл двух совершенно разных людей и даже дважды умер.
           В сценарии фамилию Ласточкин заменили на Бродский. А Ласточкин был очень известный человек, революционер, который в девятнадцатом году занимался агитацией в войсках интервентов. За его голову белая разведка предлагала бешеные деньги. Он до такой степени преуспел в агитации, что интервенты не сделали ни одного выстрела ни по нашим, восставшим в Одессе, ни по войскам. Они просто ушли, покинули нашу территорию. Удивительный человек! Вездесущий, неуловимый Янус. Его все знали. Он работал с группой товарищей — Жанна Лябурб и ещё несколько человек. Его арестовали, пытали. Но перед смертью он говорит Жанне: «Ну почему, зачем ты плачешь? Будь спокойна, потому что основное дело нашей жизни выполнено!»

           Сейчас нам запретили делать трюки. Женя Урбанский, когда разбился на машине — он сам выполнял трюк, прыжок с бархана на бархан. Метров шестнадцать. А за ночь немножечко смело песок, и уже расчёт был неверный. Уже не такая скорость нужна была, а немножко больше. Поэтому он врезался в другой бархан и погиб. Поэтому нам запрещают самим делать трюки. Существуют трюковые группы, трюкачи, которые их исполняют. Но мы иногда всё-таки договариваемся с режиссёром и делаем.
           Мы очень любим всё делать сами, чтобы потом сказать: «А вот это я!» Мой герой — Брусенцов — человек сильный и смелый, умеет воевать и любить. Если вы смотрели картину, такой пир во время чумы — он устраивает свадьбу перед самым отъездом. А оказавшись на палубе парохода, он понимает, что теряет Родину. Он пускает себе пулю в рот на палубе уходящего за границу парохода. Падает, смыкаются волны над ним, но никто не обратил внимания — был человек и нет человека.
           Я очень хотел эту сцену сыграть сам. Режиссёр говорил: «Нельзя, Володя, мне попадёт!» Я уговаривал режиссёра: «Всё-таки давайте я сам сделаю. Неудобно. Зритель поймёт, что была замена». Режиссёр сказал: «Ладно, я ничего не знаю, ничего не видел. Сделаем несколько дублей! Вот пристал...»
           Мы снимали в Одессе в самом начале марта. Хоть это и Чёрное море, но в том году замерзал даже залив, бухта. А мне надо падать в воду с палубы корабля. Там невысоко — два метра, но вода была всего три градуса.
           Режиссёр скомандовал: «Принести ему спирт — растираться — и сухую одежду!»
           Принесли спирт и сухую одежду. Я один раз упал — меня растёрли, второй раз упал — растёрли, переодели, упал — переодели, растёрли... В общем, так дорастирались, что после третьего дубля я говорю: «Евгений Ефимович! Ещё хочу! Море по колено...» Он говорит: «Да ты, наверное, не в воду прыгнуть хочешь, а просто ещё?! Так и скажи!»
           Потом говорит: «Хватит, всё снято!»
           Через поры спирт прошёл, по-моему.
           Хотя, если говорить серьёзно, если бы Брусенцов оказался по эту сторону баррикад, он принёс бы много пользы. Вместе с Родиной он теряет жизнь свою. Отчаявшийся человек, опустошённый.
           Меня спрашивают: «Ты что, из-за лошади застрелился?»
           Конечно, нет. Хотя лошадь тоже жалко. Но он застрелился из-за своей опустошённости полной, отчаяния.
           Так уж повелось, что во всех картинах после фильма «Я родом из детства» меня просят писать песни, которые я сам исполняю. Только в фильме «Служили два товарища» за последние пять лет я ничего не пел. А в остальных приходится петь.
           В фильме «Интервенция», например, есть сцена в тюрьме, где я пою песню о деревянных костюмах. Это грустная песня. Музыку на мои стихи написал композитор Слонимский.
           В сценарии был монолог, когда Бродский говорит Жанне Барбье о том, что, конечно, мы не выживем, утром мы наденем деревянные костюмы и уйдём в землю. Полковник, который нас допрашивал, он будет очень ласков, он предложит много всяких благ. Но взамен за то, чтобы мы выдали своих товарищей. Мы должны от всего этого отказаться и выбрать деревянные костюмы.
           Вместо этого длинного монолога написана эта песня — «Песня о деревянных костюмах».

Как все, мы веселы бываем и угрюмы,
Но если надо выбирать и выбор труден —
Мы выбираем деревянные костюмы, —

Нам будут долго предлагать не прогадать:
«Ах, — скажут, — что вы! Вы ещё не жили!
Вам надо только-только начинать!..» —
Ну а потом предложат: или — или.

И будут веселы они или угрюмы,
И будут в роли злых шутов и добрых судей, —
Но нам предложат деревянные костюмы, —

Нам даже могут предложить и закурить:
«Ах, — вспомнят, — вы ведь долго не курили!
Да вы ещё не начинали жить!..» —
Ну а потом предложат: или — или.

И будут вежливы и ласковы настолько —
Предложат жизнь счастливую на блюде, —
Но мы откажемся — и бьют они жестоко, —

***

Передо мной любой факир — ну просто карлик,
Я их держу за самых мелких фрайеров, —
Возьмите мне один билет до Монте-Карло —
Я потревожу ихних шулеров!

Не соблазнят меня ни ихние красотки,
А на рулетку — только б мне взглянуть, —
Их банкомёты мине вылижут подмётки,
А я на поезд — и в обратный путь.

Играть я буду и на красных и на чёрных,
И в Монте-Карло я облажу все углы, —
Останутся у них в домах игорных
Одни хвалёные зелёные столы.

Я привезу с собою массу впечатлений:
Попью коктейли, послушаю джаз-банд, —
Я привезу с собою кучу ихних денег —
И всю валюту сдам в советский банк.

Я говорю про всё про это без ухарства —
Шутить мне некогда: мне «вышка» на носу, —
Но пользу нашему родному государству
Наверняка я этим принесу!

***

У моря, у порта
Живёт одна девчонка, —
Там моряков до чёрта
Из дальних разных стран,

И все они едва ли
Девчонку эту знали,
Одни не замечали:
Мол, не было печали, —
Ну а другим, кто пьян,
Скорее бы — стакан.

Подруга, блондинка,
Та, что живёт у рынка:
Как день — так вечеринка, —
Веселье там и смех,

А тихая девчонка,
Хоть петь умела звонко,
К подруге не ходила —
Ей не до песен было, —
Веселье и успех
В почёте не у всех.

Манеры, поклоны,
Мегеры и матроны,
Красавчики пижоны —
До них ей далеко,

Ей не до поцелуев —
Ведь надо бить буржуев!
И надо бить, заметьте,
На всём на белом свете —
И будет всем легко,
И будет всем легко!

***

Гром прогремел — золяция идёт,
Губернский розыск рассылает телеграммы,
Что вся Одесса переполнута з ворами
И что настал критический момент —
И заедает тёмный элемент.

Не тот расклад — начальники грустят, —
Во всех притонах пьют не вины, а отравы,
Во всем у городе — убийства и облавы, —
Они приказ дают — идти ва-банк
И применить запасный вариант!

Вот мент идёт — идёт в обход,
Губернский розыск рассылает телеграммы,
Что вся Одесса переполнута з ворами
И что настал критический момент —
И заедает тёмный элемент.

А им в ответ дают такой совет:
Имейте каплю уваженья к этой драме,
Четыре сбоку — ваших нет в Одессе-маме!
Пусть мент идёт, идёт себе в обход, —
Расклад не тот — и нумер не пройдёт!

***

До нашей эры соблюдалось чувство меры,
Потом бандитов называли — «флибустьеры», —
Теперь названье звучное «пират»

Забыли, —
Бить их
И словом оскорбить их
Всякий рад.

Бандит же ближних возлюбил — души не чает,
И если чтой-то им карман отягощает —
Он подойдёт к им как интеллигент,

Улыбку
Выжмет —
И облегчает ближних
За момент.

А если ближние начнут сопротивляться,
Излишне нервничать и сильно волноваться, —
Тогда бандит поступит как бандит:

Он стрельнет
Трижды —
И вмиг приводит ближних
В трупный вид.

А им за это — ни чинов, ни послаблений, —
Доходит даже до взаимных оскорблений, —
Едва бандит выходит за порог,

Как сразу:
«Стойте!
Невинного не стройте!
Под замок!»

На теле общества есть много паразитов,
Но почему-то все стесняются бандитов, —
И с возмущеньем хочется сказать:

«Поверьте, —
Боже,
Бандитов надо тоже
Понимать!»

ПЕРЕЧЕНЬ ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ФОНОГРАММ:

1. Псевдоединица, 1967
2. Усть-Каменогорск, Центральный ДК, 14.10.70
3. Усть-Каменогорск, Строй-дор. институт, октябрь 1970
4. Киев, институт электродинамики, 15.09.71
5. Киев, «Арсенал», 15.09.71
6. Киев, ДСК-3, 21.09.71
7. Киев, ИФАН, 24.09.71
8. НИИР, 30.11.71
9. Кишинёв, 22.04.72
10. Горловка Донецкой области, 1973
11. Донецк, 1973
12. Макеевка Донецкой области, 1973

Публикацию подготовили Наталья и Олег Терентьевы