25 июля 1980 года не стало Владимира Высоцкого. Я, как и многие, знала его в основном по магнитофонным записям, видела фильмы с его участием, была на двух-трёх концертах, покупала пластинки с его песнями. В театре видела его только в трёх спектаклях: «Антимиры», «Добрый человек из Сезуана» и «Вишнёвый сад». Огромное впечатление Высоцкий произвёл на меня в роли Лопахина. Я считаю, что он попросту «украл» этот спектакль у других актёров, занятых в нём. Само присутствие Высоцкого на сцене завораживало зал, я это видела, чувствовала.
Очень много слышала о нём от тех, кто часто бывал на его концертах, спектаклях: увидеть Высоцкого, услышать его и не поделиться, не рассказать о нём было невозможно. Я знаю одну семью (муж — переводчик, жена — хирург, дочь тогда — студентка), которая была на всех представлениях спектакля «Гамлет». Иной раз не все вместе, иногда и вовсе кто-то один из них, но всегда с букетом роз. И по сей день в семье хранятся все билеты и программы этого спектакля...
И Высоцкий узнавал их, хотя никто и никогда не набивался на знакомство, на встречу с ним. И, как рассказывала дочь, по его улыбке, когда он принимал цветы, она видела, что он узнавал её, и понимала, что он ценит такую её ненавязчивость.
Я же знала Владимира Семёновича как бы издали, занимаясь своими делами, но когда слышала его голос, кем-то произнесенное имя — равнодушной быть не могла, на душе всегда как-то теплело. Его голос, слова его песен проникали в душу, волновали. Его стихи не публиковались, но его стихи — это его песни, а их мы знали, частенько цитировали.
И вот однажды, в конце июля, я, получив «Вечёрку», прочла сообщение о смерти Владимира Высоцкого. Первая мысль — это какой-то другой Высоцкий. Звоню знакомым. Дрожащим от волнения голосом мне говорят, что сами ничего не понимают, что этого не может быть...
Сообщение о смерти Высоцкого было очень кратким, как, впрочем, и все подобные сообщения. Но сейчас это касалось человека, в чью смерть никто не хотел верить и поэтому стремился узнать больше, точнее, но... не сообщалось ни о времени гражданской панихиды, ни о дне похорон. Никаких телефонов для справок. Все удивлялись, возмущались, но продолжали надеяться, что-де другие газеты что-то напишут, да и «Вечёрка» пояснит, прояснит...
Я пишу эти строки 1 августа 1980 года. За время, прошедшее со дня смерти Владимира Высоцкого, в «Вечерней Москве» появилась небольшая заметка «В последний путь», в которой было кратко сообщено о гражданской панихиде и о похоронах на Ваганьковском кладбище, да в «Советской культуре» за 29 июля, то есть уже после похорон, появилось сообщение о смерти. По радио и ТВ я сообщений не слышала, говорят, что ничего и не было.
26 июля в 10 часов утра я приехала к Театру на Таганке. В окне кассы, выходящем на Большую Радищевскую, висел скромный некролог с небольшой фотографией Владимира Высоцкого. На подоконнике, со стороны улицы, лежали букеты и букетики цветов: гладиолусы, гвоздики, розы... Был завален весь подоконник, и казалось, что цветов очень много. Их, действительно, было много, но это было каплей в море по сравнению с тем, что появилось позже.
Я вернулась домой за фотоаппаратом и в 13.30 снова была у театра. К подоконнику приставили скамью, уже и она была завалена цветами. Народу значительно прибавилось. Молча толпились у портрета. Из театра вышла пожилая женщина и сказала, что узнала у администратора: похороны состоятся 28 июля в 14 часов на Ваганьковском кладбище, а гражданская панихида начнётся в театре в 10.00.
|
На цветы была положена записка: «Пусть не высок ты званием, но велик ты народным признанием». Многие переписывали эти строки... Я пробыла у театра часа четыре. Подходили люди, несли цветы и застывали перед портретом. Говорили почти шёпотом, были печальны, некоторые плакали. В этот день на стене театра появились первые стихи, посвящённые памяти Владимира Высоцкого.
На следующий день, 27 июля, я была у театра в 10 часов. Для цветов перед окном с некрологом прямо на тротуаре оградили место металлическими барьерами, застелили афишами. Цветов было много, очень много. Внутри ограды молодая заплаканная женщина принимала вновь принесенные... Среди цветов стояла гитара, к ней были прикреплены записки, в том числе и с вчерашним текстом, но написанным заново. Рядом с некрологом повесили объявление о гражданской панихиде. Под некрологом появились слова Высоцкого: «Мы не умрём мучительною жизнью, мы лучше верной смертью оживём». Вскоре появился листок с краткой биографией Владимира Семёновича. К вечеру вывесили объявление, что спектакль «Гамлет» отменяется...
|
Стихотворений, посвящённых памяти Высоцкого, двустиший и четверостиший, маленьких и больших, появилось много. Большинство писалось прямо здесь, экспромтом, на листочках из записных книжек, на обложках каких-то брошюр... Было стихотворение, написанное на обрывке карты Москвы, были и напечатанные на машинках. Различные по содержанию, по мастерству, некоторые очень неплохие, какие-то весьма примитивные — все они, однако, были трогательны своей искренностью. Многие сразу завоевали признательность у собравшихся. Началось массовое переписывание стихов, расклеенных на стене театра.
Через какое-то время сначала пожилой мужчина, потом молодой парень сорвали некоторые, особенно острые стихи. Люди возмутились. Мужчина сказал, что взял стихи на память, парень же заявил просто: «Это стихотворение надо снять». Но через некоторое время, уже переписанные присутствующими заново, эти стихи вновь появились на стене. Листочки со стихами появились и на витринных окнах ресторана «Кама». Всё это время вокруг театра неотступно дежурили милиция и дружинники...
Часа в три я поехала на Ваганьковское кладбище узнать, где будет могила. И не только узнала, но и увидела — её уже начали копать.
Вечером у театра по-прежнему толпился народ. Появились новые стихи. Какой-то мужчина у портрета Высоцкого пел романс «Гори, гори, моя звезда». Высокий, чистый голос. Появилось стихотворение «Не уходи! Не покидай мой город!», подписанное «Марина В.» Цветов становилось всё больше и больше. Было много разговоров о том, что без Высоцкого «Таганка» захиреет...
В эти дни, когда наша печать молчала, о Высоцком говорили зарубежные «голоса»: Би-Би-Си, «Немецкая волна», другие.
28 июля. Понедельник. День похорон Владимира Высоцкого.
|
Была уверена, что мимо гроба пройти не удастся, и оказалась права. Часть Таганской площади, ближе к театру, была ограждена барьерами. На площади — милиция, милицейские и санитарные машины. Очередь желающих проститься с Высоцким заполнила прилегающие к театру улицы: от театра по Большой Радищевской, не доходя до Яузской больницы, по переулку к ул.Володарского, затем налево вниз, мимо церкви к Таганской площади (у Краснохолмского моста), поворот к Гончарной улице и далее к высотке на Котельнической набережной. Очередь непрерывно пополнялась огромным количеством прибывающих. Это были люди самого разного возраста, большинство — с букетами. Позже говорили, что очередь заканчивалась где-то у Зарядья. В очереди все были молчаливы, сосредоточены, говорили мало и тихо.
В двенадцать часов появилась женщина, которая сказала, что на Большой Радищевской столпотворение, что из-за театральных деятелей вход для очереди закрыт и что в театр мы не попадём. Пройдя вперёд вдоль очереди, я в этом убедилась сама. Милиция перекрыла Большую Радищевскую, и к театру потянулись представители творческих коллективов. Остановленные же милицией люди заполнили все близлежащие дворы, карабкались на крыши домов — искали возможность проникнуть на Большую Радищевскую, искали возможность попасть в театр. Появились новые наряды милиции, дружинники. Таганская площадь была забита народом. Люди лезли на подставку для олимпийских флагов, на телефонные будки, на крыши магазинов, киосков. Я с фотоаппаратом пристроилась в толпе на насыпи Садового кольца напротив служебного входа в театр. Последних из очереди впустили в театр в 13.55.
Было очень жарко. Люди прикрывались зонтами, газетами, сумками. Прибыли четыре автобуса с милиционерами; появились шесть конных милиционеров. То в одном, то в другом месте раздавались крики и тут же туда устремлялись дружинники. Милиция вела себя довольно бестолково, пытаясь согнать людей с крыш. А один мужчина, которого пытались снять с витрины, стал ногами давить пальцы дружинникам, кое-кто подзадоривал его. Но вмешались мужчины из толпы: «Ну-ка, парень, ты это брось!». Того моментально словно ветром сдуло. Исчезла и его «поддержка»...
Я заметила, что в толпе были люди, которые сами явно провоцировали скандальные ситуации, но на них никто не реагировал. Были и такие, кто очень резко высказывался в адрес милиции и дружинников. Это не было справедливо. Всё же порядок — есть порядок. И было очевидно, что большинство из них, как и мы, любили Высоцкого, так же, как и мы, переживали его смерть. И неизвестно, что было бы, не будь милицейских заслонов. Позже я слышала от «очевидцев», что многих ребят арестовали, что выкручивали руки — это неправда. И милиция, и дружинники вели себя тактично, на вопросы отвечали спокойно, достойно. Когда появились автобусы с милицией, да ещё и какой-то контейнер, люди стали было возмущаться, кричать, чтобы их убрали, но потом очень скоро сориентировались: залезли и на автобусы, и на контейнер, да и просто на автомашины.
|
После двух часов из театра стали выходить представители московских театров. Разглядывая их (кое-кто и в бинокли), мы узнавали И.Кобзона, Л.Максакову, В.Гафта, И.Саввину, и среди них — М.Влади, Ю.Любимова, Нину Максимовну — мать Владимира Семёновича.
Часа в три у входа в театр появились два грузовика и автобусы. На грузовики сложили венки. С моста, где стояла я, не видно было, как выносили гроб, очень глухо доносилась музыка. Когда родные и близкие сели в автобус, траурный кортеж двинулся по Садовому кольцу — сначала грузовики, потом автобусы. Как-то обидно было, что для такой церемонии грузовики достались обыкновенные, обшарпанные.
|
Любимов из окна автобуса махал нам рукой. А когда автобус с гробом проезжал мимо нового здания театра, над толпой взметнулись руки, лес рук. Это было что-то непередаваемое! Сжалось сердце... Многие плакали... «Прощай, Володя! Прощай, Володя! Прощай, Володя!» — без конца повторял стоящий рядом мужчина, и по его лицу катились слёзы... По всей толпе прокатилось: «Прощай! Прощай!»... Мне не хватило одного кадра, и я всегда буду жалеть, что не удалось снять момент, когда траурный кортеж выехал на середину Садового кольца (уже за Ульяновской улицей) и с двух сторон, прямо по проезжей части, вдруг побежали люди, толпа людей, не отставая, клином, как стая растревоженных журавлей...
|
