Евгений АГРАНОВИЧ

ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ
(Про песню
из кинофильма «Офицеры»)

           Разве у кинофильмов бывают праздники, именины, юбилеи?
           Представьте себе, да. В этом году пресса, телевидение, радио и все мы отметим тридцатилетие фильма «Офицеры».
           В День Победы позвонила милая давняя подруга:
           — Жива твоя песня тридцать лет! Как было? Стихи эти кто-нибудь прочёл в журнале, или тебя пригласили, заказали для фильма?
           — Песню хотели заказать какому-нибудь знаменитому поэту из молодых, но режиссёр Владимир Роговой убедил дирекцию киностудии имени М.Горького в том, что к такому фильму писать песню должен фронтовик, тот, кто хоть слышал, как она, проклятая, свистит, война-то. А кого взять? Да вон по коридору Женя Агранович ходит... Воевал, всю войну прошёл... Стихи для дубляжей пишет. Да и композитор Рафаил Хозак очень просил этого автора... Вот меня и попросили.
           — Все эти годы в День Победы я смотрю «Офицеры», и всегда меня волнует твоя песня. Почему? Что-то в ней есть такое, чего не знаю, не понимаю.
           — Не знаешь, но понимаешь.
           — Мудрёно. Как так?
           — Никакой мистики, подруга. Просто слышишь строки, повторяешь вместе с экраном, но не вникаешь в смысл. Как говорят, априори, до анализа получаешь впечатление. Можешь повторить начало куплета?
           — Конечно. «От героев былых времён не осталось порой имён. Те, кто приняли смертный бой, стали просто землёй и травой».
           — Ну, и что чувствуешь?
           Подруга секунду-две медлит, вслушивается в себя:
           — Гордость, высокую печаль.
           — И ещё что?
           — Сейчас... Да, правда, ещё и горечь, обиду.
           — Спасибо, подруга, так. Почему стали травой? Почему нет имён? Почему не стали именами городов, площадей, кораблей, открытых звёзд?..
           — Да, несправедливо. Я и правда знала, что многие даже не похоронены, разве что пионеры найдут. А благодарное отечество что-то не находит времени позаботиться о героях, мёртвых и живых.
           — И вот, подруга, тебе эту правду сказали прямо, на весь свет. И ты доверяешь песне, она не покажется помпезной, парадной, официальной...
           — Да, с нами говорят открыто, правдиво, как с близким другом. И поэтому столько лет не стареет, не надоедает песня. А любопытно: каждое словечко в памяти, сто раз слыхано, спето. Но вроде только сейчас прочитала первый куплет.
           — И не только первый. Второй тоже проскальзывает мимо, не заставляя вдуматься. Объясни мне, как маленькому, что означают эти слова?
           — Это несложно. Русская армия прославилась на весь свет. Перед офицером — строй героев Великой Отечественной, старых друзей...
           — А почему им нет двадцати пяти? Почему именно эта цифра?
           — Не знаю... Для рифмы, да?
           — Первым зрителям фильм был показан в 1971 году. Мы только отпраздновали серебряную свадьбу Победы и народа. И фильм «Офицеры» снимался под гром праздничного салюта. А песня родилась в начале съёмок — весной 70-го...
           В строю батальона мальчишки, рождённые после войны. Им только 18-20... Но они — русские солдаты, «те, кто брал Берлин!» Поэтическая метафора, но и прямая правда — преемственность поколений.
           Эта эстафета героизма и служения, много лет столь очевидная для меня, сейчас стала источником тяжких моих раздумий.
           Куда тут денешься? Придётся признаться — на девятом десятке вздумал начинающий артист петь, да как! Телевидение, радио — несколько появлений за год. Концерты даже сольные и малосольные (на двоих-троих бардов), даже такие престижные площадки, как ЦДРИ, Политехнический...
           Иногда из зала крикнут: — Офицеры!
           Пою, простите, даже с гордостью... И вдруг на последнем куплете горло сдавило страшное подозрение: а правду ли ты тут, мил человек, говоришь? А уж так ли на самом деле сейчас бывает, как ты поёшь всему честному народу: «И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть...» Ещё как можно! И солгать, и обмануть, и с пути свернуть, например, с пути на призывной пункт в военкомат!
           Престиж армии заметно упал. В моём отрочестве едва ли не каждый мальчишка мечтал стать лётчиком, подводником, танкистом. Сейчас мальчишки — отсрочники, отказники, негодные по здоровью...
           И войны после Отечественной пошли такие невеликие, неславные...
           А дедовщина, коррупция, наркомания? Мы в армии и слов таких не знали...
           Но однажды сограждане в минуту исправили моё настроение.
           6-го декабря двухтысячного, заканчивая песней из кинофильма «Офицеры» концерт в Политехническом, я напомнил зрителям, что в этот день в сорок первом мы начали наступление под Москвой, где и мне было боевое крещение, и первая победа моей Десятой армии. И зал встал как один человек. Дух, знаете, перехватило. И не ради барда поднялись люди. Концерт у меня был не первый, десятый, что ли, принимали тепло, но чтобы так! Нет, это дорогие земляки мои чествовали Армию Победы, героев-спасителей столицы и Родины.

От героев былых времён
Не осталось порой имён.
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землёй и травой.
Только грозная доблесть их
Поселилась в сердцах живых.
Этот вечный огонь, нам завещанный одним,
Мы в груди храним.

Погляди на моих бойцов,
Целый свет помнит их в лицо.
Вот застыл батальон в строю...
Многих старых друзей узнаю.
Хоть им нет двадцати пяти,
Трудный путь им пришлось пройти.
Это те, кто в штыки поднимался как один,
Те, кто брал Берлин!

Нет в России семьи такой,
Где не памятен свой герой.
И глаза молодых солдат
С фотографий увядших глядят...
Этот взгляд, словно высший суд
Для ребят, что сейчас растут,
И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть,
Ни с пути свернуть.

***

           Не только в моей песне можно найти строку непрочитанную, хоть и знакомую миллионам молодых и бывших молодых.
           Нигде не напечатанная с тридцать восьмого года до недавнего времени «Бригантина» Павла Когана и Георгия Лепского буквально завоевала сердца двух поколений молодых россиян. Надо ли сегодня холодно анатомировать эти священные строки, возможно, очень личные? Но мало кто кроме меня может их объяснить. Да и представится ли другой случай?
           Итак, зачем первые строки «Бригантины» и как возникли? А не будь их, прожила бы песня 60 лет? Уверен, для Павла первый куплет не был чем-то выношенным и обдуманным. Поэт просто выплеснул, что томило душу, без объяснений:

Надоело говорить и спорить
И любить усталые глаза...

           Увлекательные многочасовые споры школяров и первокурсников, глобальные, глубокие, важнейшие (как мне казалось), некую потребность души наркотически утоляли, но насытить не могли. Оставляли они после себя тревожную пустоту, мёртвую надуманность. Догмы казённой философии и щёлки не оставляли для вольного воздуха мнений и поисков правды. Все были стопроцентно ортодоксальны, уже знали — шаг вправо-влево — пуля. Всех ошеломили чудовищные процессы 1937-38 годов, гибель многих кумиров молодёжи. Говорить и спорить бесполезно и смертельно опасно.
           А что это — «любить усталые глаза»? Любовь безрадостная, неразделённая... И неотпустимая — ни обнять, ни бросить.
           И Павел привёл меня к Люсе Лозинской, показал мне эти усталые глаза. Со зрением у девушки была какая-то беда. Прекрасные глаза были полны муки и печали. Люся показалась мне хрупкой, почти прозрачной драгоценностью, фарфоровой скрипкой, беззащитной и уязвимой.
           Большая профессорская квартира, по старинке забитая книгами и громоздкой мебелью. За чаем Павел прочёл посвящённые Люсе стихи — «Как Парис в старину ухожу за своею Еленой». Романтика рассветов и парусов, скитаний в погоне за недостижимым...

За любовь настоящую, за тоску голубого настоя,
Если можешь ещё, если хочешь ещё, то прости!..

           Прощаясь в прихожей, смущённо поглаживая тонкой ладонью какую-то шубу на вешалке с лаской, предназначенной для плеча или лица Павла, Люся ответила четверостишием:

Видно, ветер столкнул нас с такой потрясающей силой,
Что осколками слёз ты поранил лицо на года.
Я могла бы простить, если б ты не любил меня, милый,
Но что любишь меня, я тебе не прощу никогда.

           Так и уходим. Нет поэту опоры ни в любви, ни в шумной ватаге спорщиков. Душа устремилась в дальнее и давнее море, под рваные паруса флибустьерской бригантины.
           Хорошо, юношеская романтика, сказка, мечта... Но почему спасаться надо в чужой, насквозь книжной, такой выдуманной легенде? Разве ничего нет ближе, родней, теплей? Вот «в далёкий край товарищ улетает» — лётчик Долматовского и Богословского. «Любимый город может спать спокойно...» А героика гражданской войны, пронизавшая всю литературу, музыку?
           Мы, цвет комсомола, «закалённая сталь» Павла Корчагина, нам ли пить за яростных, непохожих (на кого?) золотое терпкое вино?.. Оказывается, в самой глубине души, куда и не заглядываешь на лекциях и диспутах, мы — флибустьеры и авантюристы... Ужасное недоверие к нашей душной казённой идеологии мы скрывали даже от себя. Все мы знали: Павел — это факел поколения:

Но мы ещё дойдём до Ганга,
Но мы ещё умрём в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла родина моя!

           Величие, пафос... Но теплее была удаль, свобода «Бригантины» с капитаном, обветренным, как скалы.

БРИГАНТИНА*

Надоело говорить, и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...

Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас.
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина.

Пьём за яростных, за непохожих,
За презревших грошевой уют.
Вьётся по ветру весёлый Роджер,
Люди Флинта песенку поют.

Так прощаемся мы с серебристою,
Самою заветною мечтой,
Флибустьеры и авантюристы
По крови, упругой и густой.

И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза —
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса.

Вьётся по ветру весёлый Роджер,
Люди Флинта песенку поют,
И, звеня бокалами, мы тоже
Запеваем песенку свою.

Надоело говорить, и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...

1937

***

           А ведь похожа по внутренней тональности на «Бригантину» моя киплинговская «Пыль». Та же чужая, далёкая романтика и неожиданно широкий разлив неизданной, непризнанной песни. Слова какие-то не наши. И это, оказывается, не порок, а достоинство. «Пыль», как и «Бригантина», не вдалбливалась нам, не сыпалась изо всех репродукторов...
           Заметьте, ТВ, радио, концерты многих групп давно приучили нас не вслушиваться в слова песни: вроде всем они известны, а то их и вовсе нет, так, повторяется сто раз то же слово или фраза. Пусть хоть поют по-английски, на итальянском... Какая радость «Бесаме Мучо» — музыка сама всё говорит! Попробуйте читать тексты рок-ансамблей, это даже унижает, за дебилов нас принимают, что ли? Во что тут вслушиваться?
           И это мешает нам заметить удачную, глубокую строчку, когда она есть. Мы заранее знаем, что в песне настоящих слов не бывает.
           А ведь поэтическая строка — часто яркая кровинка жизни, в двух словах может сказать многое о судьбе, о чувствах человека.
           В подражание Киплингу я дописал несколько куплетов «Пыли». И там есть такая картинка:

Весь май приказ: «Шире шаг! И с марша в бой!»...
Но дразнит нас близкий дым передовой.
Пыль, пыль, пыль...

           Как дразнит? Фронт не даёт себя догнать, быстро наступает. А подраться, наконец, хочется, сверх всех страхов. Наступающий фронт засасывает, притягивает...

Я шёл сквозь ад шесть недель, и я клянусь:
Там нет ни тьмы, ни жаровен, ни чертей,
Только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
И отдыха нет на войне.

Быль-быль-быль-быль или небыль этот путь?
Боль-боль-боль-боль, отпусти когда-нибудь.
Пыль-пыль-пыль-пыль от шагающих сапог,
Отдыха нет на войне.

Весь май приказ: «Шире шаг! И с марша в бой!»...
Но дразнит нас близкий дым передовой.
Пыль-пыль-пыль-пыль от шагающих сапог,
Отдыха нет на войне.

Года пройдут, — вспомнит тот, кто уцелел,
Не смертный труд, не бомбёжку, не обстрел,
А пыль-пыль-пыль-пыль от шагающих сапог,
Отдыха нет на войне.

           Разгадывать, узнавать, понимать — интересно, вроде сотворчества, сам немножко становишься поэтом. Вот и вслушивайтесь, друзья, в песенные строки, может, они и не всегда пустые...

           Май, 2001