Аскольд СИЛИН
доктор технических наук,
профессор

ФЕНОМЕН ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО

Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
И весёлый манер, на котором шучу...

В.Высоцкий

           За двадцать лет, прошедших со дня смерти Владимира Высоцкого, о нём, казалось бы, стало известно всё: с самого детства до преждевременной кончины в расцвете сил, предчувствуемой, впрочем, его супругой и некоторыми близкими друзьями. Изданы, по-видимому, все тексты песен Высоцкого, многие из которых ещё при его жизни записаны на Западе в сопровождении профессиональных оркестров. Существуют также, увы, единственная запись сольной программы поэта-барда на Всесоюзном ТВ и несколько кинофильмов с его участием, не говоря о бесконечных любительских записях. Тем не менее, продолжаются яростные, вспыхивающие с каждой новой годовщиной и юбилейной датой, споры – кем же всё-таки был и остаётся в нашей культуре и жизни Владимир Семёнович Высоцкий: всенародно признанным и фантастически популярным поэтом и артистом, или ненавидимым и преследуемым властями диссидентом со скандальной репутацией забулдыги, или, наконец, всем таковым в едином лице? Названные расхожие определения имеют свои ставшие теперь широко известными резоны, вызывая в то же время недоумённые вопросы. В чём, прежде всего, причина неслыханной славы Высоцкого, и прежде всего, конечно, как виртуозного исполнителя собственных песен, среди самых различных слоёв советского, а затем и российского общества — от социальных низов до самих правителей, или первачей, как их окрестил Александр Галич? Откуда, с другой стороны, истерическое неприятие властями своего национального барда во всех его ипостасях, в результате которого само имя Высоцкого стало символом официального, пусть закулисного и трусливого, отторжения от советской власти независимо от того, что он говорил и делал? Ответы, спустя двадцать лет, позволяют значительно прояснить феномен Высоцкого.
           Сначала было слово, утверждает Библия. За тысячелетия цивилизации было изобретено множество способов «глаголом жечь сердца людей». Свои профессиональные секреты хранили библейские пророки во главе с самим Иисусом Христом, знаменитые ораторы и трибуны Античности, поэты-титаны эпохи Возрождения, бесчисленные религиозные проповедники Запада и Востока, выдающиеся политики и демагоги. Высоцкий открыл, по-видимому, новый и самый прямой доступ огнедышащего слова в самое сердце человека, его душу. Известно, что нельзя насладиться святым источником, не очистившись сначала от грязи. Точно так же невозможно, по-видимому, войти словом в потёмки чужой души без высочайшей искренности и предельной самоотдачи. Профессиональная способность артиста Высоцкого, встававшего со своей гитарой к микрофону как к образам и амбразуре одновременно, дабы вторгнуться в подобное нравственное и эмоциональное поле высокого напряжения, было необходимым, но ещё недостаточным условием его невиданного успеха. В отличие, например, от обычных актёров, мастерски влезающих, когда надо, в «чужую шкуру», или экзальтированных проповедников и юродивых, озвучивающих в экстазе слово Божье, Высоцкий в своих песнях всегда нёс собственное слово, своё видение мира, преисполненное надеждой и любовью к своему народу и в его лице к людям вообще. Его конёк - не страх Божий, не логически безупречная страшилка ядерного Апокалипсиса и даже не искусы-укусы Зелёного змия. Взгляните на себя и поймите, как бы говорит он, что живёте вы, ребята, дико, глупо и до чёртиков смешно, а ведь жизнь прекрасна, и у вас - все шансы подняться с колен и стать настоящими людьми.
           Итак, собственные стихи, положенные самолично на ритмическую основу в оригинальном опять же исполнении. Такова коренная художественная форма поэта, уходящая, впрочем, в глубины веков и известная чуть ли не со времён Гомера. Только с середины XX века радио, магнитофон и, наконец, телевидение позволили сделать эту сугубо камерную форму общедоступной.

Есть телевизор - подайте трибуну,-
Так проору - разнесётся на мили!
Он - не окно, я в окно и не плюну -
Мне будто дверь в целый мир прорубили.

Жертва телевидения, 1972.

           В итоге своеобычный, хрипловатый и мгновенно узнаваемый голос-крик барда стал раздаваться почти повсюду, где говорят по-русски, включая полярные зимовки, морские суда, бороздящие моря-океаны, и даже космические корабли. Телевидение открыло вдобавок в спартанском облике шоумена неповторимый хитроватый прищур и ухмылку ведуна. Но всё это - лишь техническая сторона явления, самодостаточность которой опровергается опытом Запада: несмотря на значительную технологическую продвинутость ничего подобного феномену Высоцкого и по жанру, и по масштабам там не наблюдалось.
           Дело прежде всего в необычайно высоком таланте поэта и артиста, органически слитом с неутомимым трудолюбием и столь же виртуозным профессионализмом. Характерна ювелирная до исступления отделка поэтом своих текстов по ночам в закутке столичной квартиры. Неудивительно, что каждая вещь Высоцкого-барда есть прежде всего художественное и поэтическое, в первую голову, произведение, понятное по смыслу и прямо западающее в русскую душу, немедленно рождая в ней такой же трепетный отклик. Это значит, в свою очередь, что феномен Высоцкого подчиняется законам красоты и, следовательно, может быть раскрыт на основе классических формулировок Фёдора Достоевского. «Потребность красоты и творчества, воплощающего его, - неразлучна с человеком, и без неё человек, может быть, не захотел бы жить на свете... И, может быть, в этом и заключается величайшая тайна художественного творчества, что образ красоты, созданной им, становится тотчас кумиром, без всяких условий. Потому что потребность красоты развивается наиболее тогда, когда человек в разладе с действительностью, в не гармонии, в борьбе, то есть когда наиболее живёт...Потому красота присуща всему здоровому, то есть наиболее живущему, и есть необходимая потребность организма человеческого. Она есть гармония, в ней залог успокоения...»[1].
           Нетрудно видеть, что весь творческий период жизни поэта преисполнен подобным яростным «боданием телёнка с дубом», по меткой метафоре Александра Солженицына, где ставкой было даже не традиционное для больших художников физическое выживание перед нищетой, а само право на творчество и признание, когда «Поэты ходят пятками по лезвию ножа - /И режут в кровь свои босые души». С другой стороны, именно «прессинг по всему полю» со стороны официоза в сочетании со встречной волной народного обожания создавали неукротимому барду ту бурлящую полноту жизни, которая выковывала и подымала ввысь его поэтический дар.
           Кому не известно, что искусство избирательно, по-разному воздействуя на индивидуумы и социальные группы и завися от уровня культуры чувств, а также многого чего ещё. Потому каждый художник и артист имеет свою публику, сливаясь с нею воедино. В этом смысле публикой Высоцкого поразительным образом, причём в необычайно короткий срок, стала чуть ли не вся русскоязычная часть бывшего Советского Союза и сегодняшней России. Это ли не свидетельство, что искусство его проникло в самую глубину национального самосознания, задев наиболее потаённые струны русской души. Такое представляется невероятным для нас, сегодняшних россиян, осатаневших в плебейской войне «всех против всех» и тупо пытающихся высосать из пальца некую «национальную идею». Между тем, именно в глубоком прочувствовании национальной идеи спрятан ключ к разгадке феномена Высоцкого.
           Соммерсет Моэм, анализируя психологию театральной публики, подчёркивал её низкий уровень, заметно уступающий даже среднему. Но именно на него вынужден ориентироваться режиссёр, безжалостно выбрасывая лучшие, с точки зрения сценариста, куски и спасая спектакль от провала, а актёров от потери куска хлеба. Высоцкий, при всей громадности его аудитории, никогда не потрафлял массовому вкусу. Отдавая зрителю в каждой песне себя всего, поэт, артист и трибун в одном лице обнажал и выставлял на всеобщий показ великую правду и счастье жизни, пробуждая и возвышая личность до понимания всеобщего и сопрягая разрозненные души в цельное. И любой русскоговорящий понимал это независимо от национальности и положения в обществе. Характерно, что подавляющее большинство официальных лиц, будучи русскими и по языку и по воспитанию, не только не питали к поэту злых чувств, но с удовольствием воспринимали его искусство. Здесь срабатывала извращённая диалектика демократического централизма, когда каждый в отдельности - за, в все вместе - против. Религиозная община самой демократичной по тому времени страны отлучила от церкви Бенедикта Спинозу за то, что тот осмелился свести Бога к земной правде жизни, её красоте и гармонии. Высоцкий в своём подвижничестве делал, по существу, то же, но не милостью Божьей, а воскрешая подспудный духовный потенциал самого народа.
           Особое место в творчестве Высоцкого занимают военные песни, и не только потому, что он вырос в семье офицера. Война, при всех её чудовищных жертвах и бездарности сталинского руководства, сплотила как никогда Советский Союз - сокрушитель фашизма, заставив на какое-то время простить партийной номенклатуре и коллективизацию, и голод на Украине, и гостеррор 30-х годов. Победа, добытая прежде всего солдатским героизмом и горбом тружеников тыла, на время списала всё. И когда её воплощение Сталин умер, рыдала вся страна, кроме разве узников Гулага, обретших шансы на скорую амнистию и реабилитацию. Песни Высоцкого «Братские могилы», «На нейтральной полосе», «Он не вернулся из боя», «Штрафные батальоны» тут же оказались явочным порядком хрестоматийными, побив все рекорды популярности и войдя в народную речь. И всё же бесспорным апогеем военного цикла стала «Мы вращаем землю» - поэтический Эверест, подъём на который занял у поэта всего несколько лет. Никто из художников не смог отразить доселе чудовищную национальную трагедию и победоносный пафос Великой Отечественной войны так, как это сделал Высоцкий в одной короткой песне, своего рода реквиеме и оде «К радости» одновременно, из которых нельзя выкинуть ни слова и тем более процитировать. Это и есть то самое озарение, которое издавна приписывалось гениям человечества или даже самому Господу. Характерно, что критика обошла тогда гробовым молчанием и обходит до сих пор этот шедевр. Такова уж судьба откровений, обогнавших своё время.
           Перейдём к характерным чертам творчества поэта, совершенно необычного и невиданного в Советском Союзе, по крайней мере в брежневский период застоя. Начнём с того, что наш национальный бард никогда не был антисоветчиком ни в кегебешном, ни даже диссидентском понимании. Что антисоветского было, например, в нехитром доносе обывателя на соседа-геолога с немыслимой зарплатой, жена которого аж шастает в халате, а у него-трудяги - на водку не хватает; или в деревенских смотринах, «Где у соседа мясо в щах,/На всю деревню хруст в хрящах, /И дочь-невеста, вся в прыщах,/Дозрела, значит», а одуревшие от сивухи гости поймали жениха и долго били; или в пронзительном в своей афористичности диалоге у телевизора супружеской пары работяг, для которых модная маечка - предел мечтаний, а заветное слово «магазин» напрочь слито с водкой, почему пьющим в такую рань такую дрянь противостоит отнюдь не трезвенник, а некто с завода шин, который «вообще хлебал бензин, - ты вспомни Зин»; или в ура-патриотичном конькобежце, который под суровым тренерским «надо, Федя» взапуски рванул на десять тысяч как на пятьсот и спёкся? А что крамольного в «коллективке», направленной наверх буйными с Канатчиковой дачи с жалобой на телевизионные бредни кандидатов в доктора о Бермудском треугольнике и прочих происках империализма, то ли дело - про реактор и любимый лунный трактор или, скажем, заступиться за якобы террористку Анжелу Дэвис? Вроде бы и нет тут ничего такого, выходящего за рамки. Ведь подобные сюжеты, и покруче, случались, например, у официально признанных, пусть и с большим скрипом, Виктора Астафьева и Василия Шукшина, или в фильмах Алексея Германа и того же Шукшина.
           И только по самому большому счёту выходило, что феномен Высоцкого, хотел он того или нет, опасен для режима больше, чем все диссиденты, взятые вместе. Опасен вовсе не лобовой критикой режима и скандальным разоблачением из-за кордона партийных бонз, а невиданным по точности и охвату того, что почти начисто отсутствовало в соцреализме и СМИ - реальной жизни советских граждан, тщательно укрытой за бутафорским фасадом «победившего социализма». Идеологическая стратегия властей состояла в тотальной демонстрации этого фасада ежедневно и ежечасно в виде бесконечных пленумов, съездов и конференций, к которым подвязывались все стороны жизни в форме полного одобрямса партийных решений в промышленности, сельхозе, внешней политике, науке, культуре и т.д. Непотребное жевание подобной мякины способствовало оболваниванию прежде всего думающих, интеллигентных, а потому критически настроенных граждан, успокаивая и ободряя в то же время массу «исполнителей», приученных жить по команде и чужим умом. В этом смысле сюжет с сумасшедшими, приведенный выше, весьма показателен. Всегда держащий руку на пульсе страны поэт тонко подметил парадокс, присущий доморощенным совковым иезуитам. Лелея социальную утопию, возведённую в ранг государственной религии, они на дух не переносили идеи и факты, не влезающие в прокрустово ложе кондового материализма. Позорно проколовшись на кибернетике и генетике, агитпроп сосредоточил огонь на более невинной «крамоле»: летающих тарелках, телепатии и прочих чудесах в решете, видя в них еретический подкоп под науку, в которой не понимал ни уха ни рыла, также впрочем, как и в самом диамате. Поэтому уничижительная реакция на телевизионную «чертовщину» подлинных, а не мнимых психов, склонных поддерживать официоз по чисто шизоидным причинам, была вполне адекватной.
           «Еврейский вопрос» лишь тлел в СССР до начала и во время войны на уровне бытового хамства, столь типичного для тех, кто был ничем, а стал всем. Лишь после разгрома фашизма Сталин, озабоченный пробуждением самосознания народа-победителя, много повидавшего к тому же за рубежом, задействовал на полную катушку государственный антисемитизм как безотказную и проверенную веками защиту от «внутреннего врага». После смерти отца всех народов и «разоблачения» Берии открытая борьба с космополитизмом поутихла и как бы ушла в тень, превратившись в тщательно заретушированный СМИ (редакторы в страхе вымарывали даже само слово «еврей»), но очевидный для всех апартеид, естественный для фашизма, но совершенно не совместимый, казалось бы, с идеологией интернационал-социализма. Уж больно соблазнительно было для властвующих бездарей походя расправляться с яркими и талантливыми конкурентами, прораставшими там и сям сквозь казённый асфальт даже в эпоху застоя.

В объятьях водки и режима
Лежит Россия недвижимо.
И только жид, хоть и дрожит,
Но по верёвочке бежит.

           Так охарактеризовал ситуацию Илья Губерман. В подобном же сатирическом ключе выступил и Владимир Высоцкий, создав такие ставшие притчей во языцех шедевры, как «Антисемиты» и «Мишка Шифман», которого из-за всесилия пресловутого пятого пункта даже не пустили в Израиль.
           Поэт и не думал разрушать и без того прогнивший фасад «социализма», ретиво поддерживаемый тем не менее платными стукачами Главлита и всякого рода прихлебателями и холуями по линии искусства и культуры. Он просто проигнорировал его, направив ослепительный прожектор своего творчества на то, что действительно волнует граждан любой цивилизованной страны: семью, работу, дружбу, любовь, короче - самого человека особенно в его крайнем проявлении, то есть в режиме, который был столь присущ самому поэту. Упомянутые выше и некоторые другие писатели и режиссёры с не меньшим талантом и бесстрашием открывали людям то же, но их тиражи и прокаты были ничтожно малы по сравнению с возможностями проигрывателей, использующих сначала в качестве пластинок рентгеновские снимки (было и такое), а затем магнитофонов и, наконец, телевидения. В итоге поэт-трибун смог не только «достать» и пробудить душу внемлющей публики, но и проникнуть своим жгучим словом-чувством в самую глубинку необъятной отчизны, где всякий имеющий уши да слышит.
           Сатирические песни Высоцкого не более крамольны, то есть прямо направлены против властей, чем, скажем, «Ревизор» и «Мёртвые души» Николая Гоголя или «История одного города» Николая Салтыкова-Щедрина. Первый из великих писателей был искренно потрясён и напуган обвинением в антиправославном вольнодумстве и вынужден был до конца жизни выказывать лояльность, а второй, будучи вице-губернатором, сам представлял власть. Дело в том, что все названные сатирики по разным причинам, Гоголь по интуиции гениального художника, Щедрин как истовый государственник и работник с людьми на местах, Высоцкий в силу профессии актёра, а также своего исключительного обаяния и подвижности, - глубоко постигли так называемую изнанку жизни, которая по сути и есть на 99% сама жизнь людей в обществе. Поэтому объектом сатиры у всех трёх был собственный народ в виде представительной галереи наиболее знакомых им характерных типов. Впрочем, с этим же мы встречаемся и у Джеффри Чосера, и у Франсуа Рабле, и у Мигеля Сервантеса. У Гоголя - это в основном помещики и чиновники, у Щедрина к ним добавляются глуповцы, олицетворяющие отечественных «людишек», некоторые из которых даже позволяют себе галдеть, за что тут же изводятся соплеменниками: разве галдеть велено? У Высоцкого - богатейшая палитра образов, поставленных силой обстоятельств в экстремальные условия, будь то солдаты и мореходы, лётчики и космонавты, геологи и нефтяники, охотники и спортсмены, воры и «зеки»... Они не галдят, не ропщут, а просто живут с шуткой-прибауткой вопреки всему. Главное для всех трёх художников - понимание, что их любезные сердцу герои, пусть подчас простоватые, тяжёлые на подъём и не слишком отёсанные, - это своё, родимое, российское, без чего и жизнь не в жизнь. Из той же народной силы, укрощающей бюрократов героикой труда, рождался неистощимый, казалось бы, оптимизм поэта.

И бил фонтан и рассыпался искрами,
При свете их я Бога увидал:
По пояс голый, он с двумя канистрами
Холодный душ из нефти принимал.
И ожила земля, и помню ночью я
На той земле танцующих людей...
Я счастлив, что, превысив полномочия,
Мы взяли риск - и вскрыли вены ей!

Тюменская нефть, 1972.

           Процедив сквозь душу богатейший житейский материал, поэт получил в итоге некий концентрат русского духа, где Русью пахнет, о чём писал Александр Пушкин. Немудрено, что каждый из советских, давно отученный режимом от чувства собственного достоинства, сразу уловил в сатире Высоцкого, пусть почти интуитивно, нечто подзабытое: красоту жизненной правды, придавленной его жалким и недостойным положением в стране рабов, стране господ.

Все жили вровень, скромно так,-
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток -
Всего одна уборная.

Здесь на зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почём она - копеечка...

Вы тоже -пострадавшие,
А значит - обрусевшие:
Мои - без вести павшие,
Твои - безвинно севшие.

Баллада о детстве, 1975.

           В итоге подспудный национальный менталитет стал грозно пробуждаться и вытеснять с нарастающей силой монопольный, но обрыдлый агитпроп, что до смерти испугало советскую власть, как, впрочем, в своё время и царских блюстителей порядка. Михаил Лермонтов заметил незадолго до гибели, что трагедия русского народа - не в том, что он страдает, а в том, что он этого не понимает. И подобное неведение всегда оказывалось на руку властям предержащим. Другое дело, что царизм был с одной стороны гораздо более либеральным, а с другой - стабильнее и легитимнее сталинизма. Необходимость изоляции от внешнего мира стала особенно расти по мере вызревания Совдепии, достигнув апогея в виде «железного занавеса» и сатанинских глушилок в период «холодной войны». Особенно остро стояла проблема выезда наших артистов и других деятелей культуры за рубеж, когда каждый «невозвращенец» становился головной болью для властей. Правда, талант немногих официальных поэтов был, по-видимому, настолько скромен, что их можно было приручить, застращать или на худой конец, купить. В случае Высоцкого подобное оказывалось невозможным, и власти, прекрасно понимая это, привычно пустили в ход свои бюрократические рогатки и крючки.
           Однако, грянувшая как гром среди ясного неба женитьба Высоцкого на Марине Влади, мировой кинозвезде и новоявленном члене Французской компартии, спутала чиновникам все карты. Характерно, что эта суперсенсация была воспринята москвичами как очередная хохма, поскольку даже представить нечто подобное в то время (1968 г.) было совершенно невозможно. Прецедент абсолютно не вписывался в советский уклад жизни, начиная с диких ограничений на вступление в брак с иностранкой и кончая блокировкой элементарных бытовых удобств. В какой-то мере помогла небывалая популярность барда в родной стране, позволившая использовать легально и нелегально столь же изощрённые, сколь и невероятные для цивилизованной страны приёмы и трюки. Тем не менее потребовалось личное вмешательство лидера Французской компартии, чтобы поэт стал «выездным» и смог вылететь в Париж, а затем посетить Италию, США, Мексику и другие страны. Любопытно, что за рубежом, так же, впрочем, как и внутри страны, Высоцкий, вопреки страхам наиболее замшелых, хотя и влиятельных советских начальников, не дал повода для сомнений в его лояльности, оставаясь патриотом своей страны, если не считать нескольких срывов, деликатно именуемых «нарушением режима», что, впрочем, никогда не считалось у партийных боссов серьёзным грехом. «Мол, кроме водки - ничего, проверенный товарищ». И тем не менее, настороженность к поэту, выливавшаяся подчас в злобу и зависть, сохранилась до самой его смерти, и не только среди некоторых сановных вертухаев с душою, заколоченной крест-накрест досками, но и у части завистливых «друзей» и коллег - шлейф, который неизбежно следует, увы, за любой выдающейся личностью.
           Как грустна наша Россия! - воскликнул Пушкин, прослушав «Мёртвые души». С ещё большей горечью то же самое можно было бы сказать, начитавшись Щедрина, и тем более Булгакова и Платонова. В этом отношении уморительная сатира Высоцкого, по крайней мере, на её первом романтическом этапе, искромётна и оптимистична. Но даже она воспринималась с подозрением главлитовцами, неписаной нормой которых был казарменный юмор полупьяных недоучек советской элиты. Перелом в сознании, приведший всего через несколько лет к преждевременной кончине поэта, произошёл позднее, когда Высоцкий впервые попал за границу. По свидетельству Марины Влади, он был потрясён и подавлен западным уровнем жизни, безотбойно и беспощадно разоблачавшим гнусный обман советскими властями собственного народа. Свербила и другая мысль: что же это за народ, и я в том числе, поверившие в такой обман и допустившие такую власть?

Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.

Банька по-белому, 1968.

           Видимое повышение официального статуса Высоцкого в последние годы жизни от изгоя до полупризнанного «деятеля культуры» не спасло и не могло спасти его от главной муки: понимания истинной трагедии советского народа. Сатира его становилась не только более хлёсткой, но и более мрачной, приближаясь к русскому классическому канону.

Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни, - ведь уже нашли женьшень.
Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу
И не надеюсь поразить мишень.

Песня конченого человека, 1972.

           Появляется новый цикл элегических песен с весьма прозрачными аллегориями, нарастающей тревогой за будущее и пессимистической оценкой собственной роли: «Кони привередливые», «Натянутый канат», «Памятник», «Притча о правде и лжи» и получившая мировую известность «Охота на волков». В итоге радужные надежды поэта размываются социальной безысходностью и беспомощным бегом на месте.

И парами коней, привыкших к цугу,
Наглядно доказав, как тесен мир,
Толпа идёт по замкнутому кругу -
И круг велик, и сбит ориентир.
Ничьё безумье или вдохновенье
Круговращенье это не прервёт.
Не есть ли это - вечное движенье,
Тот самый бесконечный путь вперёд?

Мосты сгорели..., 1972.

           Условие властей оставалось тем же, «чтоб ехать по шоссе, и только по шоссе бесповоротно». Поэтому

Мой финиш - горизонт - по-прежнему далёк,
Я ленту не порвал, но я покончил с тросом, -
Канат не пересёк мой шейный позвонок,
Но из кустов стреляют по колёсам.

Горизонт, 1971.

           Властная удавка становилась всё откровенней, делая хождение без страховки по канату, натянутому как нерв, ещё более роковым. Другим, самым любимым, пожалуй, был образ коней, несущихся вскачь неведомо куда.

Вдоль обрыва, по-над пропастью,
Я коней своих нагайкой стегаю, погоняю...
Что-то воздуху мне мало - ветер пью, туман глотаю, -
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!
Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые-
И дожить не успел, мне допеть не успеть.

1972.

           Это был не фатальный исход, который поэт так не любил, а добровольное восхождение на «плаху с топорами» как расплата за свободное самовыражение.
           Но, как это часто бывает, сама смерть Высоцкого в олимпийской Москве в июльскую жару оживила и расставила по местам многое. Хотя ожидаемая и втайне желанная для властей, она, как и любая смерть, застала их врасплох, вызвав столь же паническую, сколь и подлую реакцию: всячески замолчать, поскорее похоронить и навсегда забыть, тем более на помпезном фоне олимпийских торжеств. Не тут-то было. До перестройки и гласности оставались считанные годы, и страна была уже далеко не та. Проводить национального кумира в последний путь от театра на Таганке до Ваганьковского кладбища пришли тысячи и тысячи москвичей, а из бесчисленных распахнутых настежь окон лился как ни в чём не бывало всё тот же пронизывающий душу голос-клич, попиравший своим жизнелюбием самую смерть. Властям оставалось только утереться и помалкивать в тряпочку.
           Последующая вскоре «эпоха гласности» позволила опубликовать множество сведений и свидетельств о Высоцком, где выдающееся место занимает переведённая на многие языки книга вдовы поэта Марины Влади «Прерванный полёт». Перед нами не просто захватывающая сама по себе история романтической любви, хотя и здесь поэтический вклад Высоцкого достоин высшей пробы. Ведь речь идёт о взаимном чувстве двоих как космической силе, соединяющей всех.

Когда вода Всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась Любовь -
И растворились в воздухе до срока,
А срока было - сорок сороков...

Баллада о Любви, 1975.

           Уникальность и историческая ценность этой книги-свидетельства определяется удивительным сочетанием ряда обстоятельств: положением любящей жены поэта как западной кинозвезды, её русскими корнями, знанием русского языка и, безусловно, недюжинным литературным талантом и профессиональной наблюдательностью актрисы. Почти невозможный, как мы уже говорили, де-юре и де-факто брак способствовал «рассудку вопреки, наперекор стихиям» сильнейшей раскрутке феномена Высоцкого, сделав его к тому же, пусть и в ограниченной мере, достоянием Запада. Фантастический в данных обстоятельствах брак богемной парижанки с русским до мозга костей и неслыханно популярным в своей стране советским гражданином, вылившийся в крутую, почти детективную интригу, позволил столкнуть на бытовом уровне два чуждых друг другу мира, разделённых «железным занавесом». Множество деталей о жизни в Москве и поездках по стране, приведенных в книге и привычных до незаметности советским людям, доподлинно свидетельствовало, с одной стороны, о дикой неустроенности и бедности граждан, а с другой - полной беззащитности их перед хищным произволом властей. Поражало бесстыдное лицемерие и двуличие официальных лиц, корни чего были гениально вскрыты ещё Джорджем Оруэллом. Досталось на орехи и пресловутым «друзьям Володи», которые пакостили и предавали своего кумира при жизни, а после смерти ограбили его детей. Неудивительно, что столь правдивая книга вызвала яростную отповедь со стороны многих обиженных, в связи с чем она пользуется дурной репутацией и до сих пор.
           Говорят, что любовь слепа, а потому свидетельства любящей жены не стоят и ломаного гроша. Но и тут удача. Выступая вместе с Высоцким, переводя и исполняя его тексты на французском языке, участвуя в беседах и встречах мужа с известными артистами и деятелями культуры, Марина Влади, сама будучи большой актрисой, могла по достоинству оценить степень таланта и профессионального мастерства супруга. Более того, глубоко понимая выдающуюся социальную значимость Высоцкого в российской культуре, она не побоялась вынести сор из избы, справедливо считая, что любая правда лучше скандального флёра, окутавшего имя национального барда. Да, Высоцкий страдал запоем, а в последние свои годы стал принимать сильный наркотик. Любые стимуляторы категорически запрещены и строго контролируются в спорте, но увы, не в искусстве. Бешеный, требующий колоссального физического и морального напряга темп жизни, который Высоцкий определил для себя сам, требовал допинга, а тот неизбежно подтачивал здоровье и парализовал могучую волю артиста. Чувствуя всё отчётливее приближение конца и боясь не успеть, «пока болты не затянули», поэт ещё более нагнетал темп и ... увеличивал дозу, пустившись во все тяжкие наперегонки с самой смертью, когда трагический финиш стал неминуемым. Такова версия Влади, подкреплённая последними песнями и стихами поэта.

И лопнула во мне терпенья жила, -
И я со смертью перешёл на ты, -
Она давно возле меня кружила,
Побаиваясь только хрипоты.

           Прорвав с помощью супруги «железный занавес», поэт прозрел, опередив в этом плане свою публику, с которой был связан до того одной пуповиной. В результате понимание реальности и, следовательно, творчество его стали более глубокими, а статус поэта в стране заметно укрепился, что резко расширило его творческие возможности. В итоге несмотря на все принятые тоталитарной системой превентивные меры, творчество Высоцкого как при жизни, так и после его смерти всколыхнуло общественность, нанеся режиму сокрушительный удар и показав народу его нищенское, рабское и недостойное положение. Это позволило постепенно придти к выводу, что жить дальше так нельзя. Звучащий в его последних песнях и стихах рефрен «Нет, ребята, всё не так, / Всё не так, ребята», стал заповедью поэта-барда, подведшей черту под его творческим наследием.

А мы живём в мёртвящей пустоте,-
Попробуй надави - так брызнет гноем, -
И страх мертвящий заглушаем воем-
И те, что первые, и люди, что в хвосте.

1979

           И снова - никакого обвинения вождей, столь любимого и необходимого политиканам и демагогам всех мастей, равно как и купленным ими аналитикам. В национальном тяжёлом недуге виноват прежде всего сам народ, который Высоцкий знал достаточно хорошо, чтобы не понимать этого. Может быть, даже слишком хорошо, как ни странно это звучит. За век до Высоцкого наш великий духовед Достоевский верил во всероссийскую и всемирную миссию русского народа. Стать настоящим русским, писал он в очерке о Пушкине, может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите, потому что ко всемирному, ко всечеловеческому сердце русское, может быть, из всех народов наиболее предназначено. Столетие спустя истинному патриоту Высоцкому довелось пережить самое мучительное: духовную деградацию и слепоту своего народа, в который он поначалу свято верил, хотя и тут оставался пока лучик надежды. «Кто сказал, что земля умерла? Нет, она затаилась на время...» Увы, на долгое время, измеряемое, по всей видимости, целыми поколениями.
           После Октябрьского переворота политические бесы, задолго до того предсказанные и досконально описанные Достоевским, захватили всем на удивление и почти голыми руками «Город Глупов», хамски превратив его со временем в «империю зла». Саморазвал Советского Союза, разрушив механизм власти, привёл ко всеобщему разграблению народного достояния с явлением поросячьего мурла мещанина как нового символа той же хамской этики Страны Советов. Правда, «железный занавес» наконец упал, позволив прозревшим советским видеть и сравнивать со своим кровным то, что «за бугром», и даже втягиваться понемногу в мировое хозяйство и культуру. Но процесс явно затянулся: уж очень болезненным оказался для России тот самый социальный гной, копившийся веками. Часть этого гноя - секс, вполне благопристойный у «хулигана» Высоцкого и похабно раздутый сегодня «голым интересом и бессердечным чистоганом», по выражению авторов «Коммунистического манифеста». Интересно, что сказал бы поэт, смешливо опасавшийся будущего почкования как следствия бурного научного прогресса, увидев шпалеры проституток, выстроившихся, как на невольничьем рынке, на одном из главных въездов в нашу столицу...
           Здесь мы мало говорили о творчестве Высоцкого как драматического актёра, блистательно сыгравшего сложнейшие роли Гамлета и Галилея в театре на Таганке, а также о кинофильмах, в особенности говорухинском «Место встречи изменить нельзя», создавшем чисто российские типажи с их смачными, зачерпнутыми из самой народной гущи репликами и не сходящем с телеэкрана вот уже тридцать лет. Гений многолик, а профессиональное актёрство только подкрепляло и усиливало его главную ипостась национального поэта-барда.
           Высоцкий не был социальным пророком, предсказав довольно точно разве что собственную личную судьбу, тем более он не стал, как Максим Горький, буревестником надвигающейся перестройки и развала Советского Союза или зеркалом грядущей революции, подобно Льву Толстому. Неминуемый крах «развитого социализма» был и так столь же очевиден, как и крушение российского царизма. Тем не менее никто, ни политики, ни писатели, не смогли предвидеть последствия подобного катаклизма в силу необычайной сложности и неопределённости ситуации. Даже сегодня, спустя двадцать лет после смерти поэта, мы не в состоянии понять толком, что происходит, и рассчитать своё будущее хотя бы на ближайшие 5-10 лет. Но факт и то, что творчество Высоцкого по-прежнему живёт как неотъемлемая часть нашей культуры, несмотря на продолжающуюся массовую нищету и духовный спад. Это свидетельствует прежде всего о прочности корней феномена Высоцкого, уходящих в глубины национального менталитета, который, в свою очередь, складывался веками.
           «Уходит взвод в туман, туман, туман, / А прошлое ясней, ясней, ясней...» - отмечал поэт. Точно так же время, подобно скульптору, постепенно отсекает и сбивает с исторической фигуры всё лишнее, оставляя в памяти то нетленное, что воистину дорого народу. И тут не обошлось без прямо-таки мистического предсказания поэтом-бардом своей посмертной доли. Убогие памятники, поставленные ему в Москве, говорят однако лишь о том, что время глубокой национальной самооценки ещё не наступило и «не овладело массами», или, другими словами, истинное величие поэта, по разным причинам, ещё не осознано нашей общественностью. Но всё это придёт и получит достойное воплощение в памяти народной.
           Подводя итог, мы вправе сказать, что при всей своей многоликости Владимир Семёнович Высоцкий был прежде всего выдающимся явлением русского духа. Поэтому всем нам, считающим русский язык родным, остаётся только возблагодарить судьбу за счастье наслаждаться и очищать душу феноменом Высоцкого напрямую, без всяких посредников и помех.