Александр Гордийчук,
Украина, г. Кременец
Тернопольской обл.

«ТАЙНА ВЫСОЦКОГО» –
НА ФОНЕ ПУШКИНА,
«ПРАВДЫ»,
ЗАСТОЯ И ПЕРЕСТРОЙКИ

           Песни Высоцкого в советском обществе 60 – 80-х годов – до провозглашения «гласности – стояли в одном ряду с самыми крутыми «политическими» анекдотами. Одна-единственная его фраза, произнесенная с непередаваемой, «высоцкой» интонацией, – моментально взрывала изнутри, зачёркивала колоссальные усилия огромной армии всевозможных коллективных и индивидуальных агитаторов и пропагандистов, сотен авторов передовиц и брошюр, до небес превозносивших и восхвалявших «наш советский образ жизни».
           В тайне Высоцкого зарыт ключ для расшифровки вещей, абсурдность которых душит нас сегодня. Хотя для чьих-то ушей когда-то Высоцкий звучал «недопустимо антисоветски»[1], обвинять его в отсутствии патриотизма, извращении и очернении действительности – глупо ещё со времён Бондарюка и Мушты.
           По справедливому замечанию кандидата психологических наук В.Батова, «асоциальность» Высоцкого – это бунт художника, манифестация его несогласия с социальными условиями, а вовсе не криминальное поведение[2].
           Сегодня беглый просмотр подшивок «Правды», «Известий», «Советской России» и прочих «органов» двадцатилетней давности, хранящихся в моём архиве, вызывает лишь смертную, зубодробительную тоску и зевоту.
           В рекордно короткое время все догмы и постулаты, с детского сада ежедневно и ежечасно упорно вдалбливаемые в умы граждан, – буквально в одночасье оказались отброшенными и прочно забытыми большинством из них.
           Невзирая на мощнейший аппарат оболванивания, каждое новое поколение неминуемо норовит наступить на свои собственные грабли, самолично испытать «что почём». Чтение фрагментов писем к В.Высоцкому, опубликованных в недавно вышедшем сборнике[3] лишний раз убеждает в этом и приводит к традиционному выводу: глубинная человеческая природа, несмотря на все и всяческие сверхпотуги разномастных властей её «улучшить», как-то модернизировать, приспособить к их, властей, широкомасштабным задачам и замыслам, — остаётся неизменной и незыблемой.
           Обращения одних авторов к Высоцкому серьёзны и глубоки, другие же, приводимые, как на то указывает составитель, с целью «показа разнообразия стилей и непосредственности суждений» (с.7), вполне под стать перлам из рубрики «Пишу кумиру» в «Комсомольской правде» наших дней, тридцать с гаком лет спустя («хочу от Вас иметь ребёночка…», «вам и своему «Спартаку» я останусь верен по гроб» — с.41 и т.п.).
           Программу «Время» в последние брежневские годы без содрогания и насилия над собой нормальному человеку смотреть было невозможно… «Это всё о нём, немного о спорте и о погоде». (Опять же, кто помнит, первая часть этой фразы-анекдота – насмешка ещё и над супергероем одноимённого романа, нью-Корчагиным, бескомпромиссным и т.д. борцом с «отдельными недостатками» и проч.)
           Вблизи и изнутри, однако, пресловутый «застой» выглядел вовсе не так уж и сумрачно, как то нынче тщатся представить, отрабатывая свои баксы, всевозможные акулы пера и микрофона. В нём всегда существовало великое множество ниш, закоулков, отдушин для люто терзаемых «контрпропагандой» сердец и душ.
           О плёнках Высоцкого, Галича, Окуджавы, Визбора, Кукина, Клячкина и прочих говорить здесь мы не будем – они были в первую очередь и вне всякой конкуренции.
           Были ещё книги. Взращённый на «трудах классиков», Программе КПСС, «Малой земле», «Возрождении» и «Целине» читатель норовил укрыться в жуткой длины очередях за любым, несущим хоть малейший признак живой мысли и чувства, изданием. Эти многометровые хвосты были не чем иным, как «несанкционированными» демонстрациями, попытками хоть как-то защититься от идиотской в своём унылом однообразии, тупой, постылой и занудной официальной бодяги.
           Народишко, однако, в основной своей массе и в те годы, когда хорошую книгу можно было купить за рупь, не шибко-то стремился нести с базара по избам Белинского и Гоголя, а уж теперь и подавно.
           Сегодня «самый читающий в мире» советский читатель-книголюб-библиофил как явление – практически исчез, усох на корню. Одни вышли из строя по причине убытия в заморские палестины, другие прозябают в крайней нищете – не до жиру, третьи – попросту оставили сию юдоль плача и греха, отправившись туда, где несть ни печали, ни воздыхания…
           А ведь было... Что на Кузнецком в Москве, что в каком-нибудь Гомеле или Луцке: старенькое опрятное пальтецо, костюмчик фасона «накось, выкуси», шляпа, кепка ли – значения не имеет, тонкие нервные пальцы бережно, с умом листающие страницы. С другой стороны – продавцы , с живой искрой в глазах, расфуфыренным фифам нынешним – не чета, подтянутые, корректные, знающие – от них за версту шибало настоящей интеллигентностью.
           «Печально и уныло» гляжу я на юное поколение, когда в редких сохранившихся книжных магазинах вижу огромные завалы и груды – под потолок – отечественной и мировой классики, книг, десять-пятнадцать лет назад вовсю владевших умами и вызывавших бурные дискуссии. «Отшумели песни нашего полка»…
           В «перестройку» рвали из рук коротичевский «Огонёк», яковлевские «Московские новости», баклановское «Знамя», залыгинский «Новый мир». Один здешний знакомый сказал тогда, любовно, зорким хозяйским оком оглаживая и лаская свою комнату-библиотеку, где в идеальном порядке, с бирочками, на застеклённых полках стояли десятки комплектов «толстых» журналов: «Всё это лет через десять уйдёт. Останутся разве что Высоцкий, Окуджава да ещё несколько имён. А мы будем всё это перечитывать и вспоминать это время».
           В огромную прореху, в пожарном порядке искусственно образованную в идеологических редутах велением Михал Сергеича, шустро и нахраписто хлынуло полудебильное чтиво, всевозможные Чейзы, Желязные, Абдуллаевы, Шитовы, Маринины и Доценки. От Достоевского, всех трёх Толстых, Ремарка, Хемингуэя, А.Грина, Лондона, Маркеса и Солженицына маятник читательского вкуса поволокло в противоположную сторону. Прошла мода и на политическую чернуху – в последние годы она окончательно, кажется, уступила место чернухе криминальной, голому сексу и ужастикам.
           Место некогда «всенародного» Пикуля успешно занял Александр Бушков, но это ещё не самое страшное и терпимо, несмотря на крайне завиральные концепции и построения русской и мировой истории последнего.
           Во все времена военные, офицеры – особенно русские – принимали присягу один раз в жизни и были верны ей и Отчизне до конца. Трус и предатель всегда был презираем, перебежчики не привечались и не поощрялись. (Кто забыл, см. классический образец поведения настоящего офицера в к/ф «Служили два товарища»). Сегодня же в ходу – писания примитивного, шкурного перебежчика Резуна (Суворова). Измена издревле считалась позором. Впрочем, удивляться нечему, если учесть, что воспитание патриотизма заменено сегодня изучением методов, как поуспешнее объегорить ближнего и сделать деньги из ничего.
           Я уж лучше почитаю генерала Деникина…
           Поредевшего потребителя книг сегодня стали держать за лоха, лопуха, которому следует побыстрее и подороже впарить любую муру – лишь бы он платил. Отсюда – броские, кричащие, аляповатые обложки, нарочито крупный шрифт, огромные интервалы между строчками – за счёт такого нехитрого приёма нагнетается объём и, соответственно, – цена. То, что вполне можно было бы сказать на сотне страниц текста – растягивается на пятьсот…
           К величайшему сожалению, это крайне пагубное поветрие с головой захлестнуло и издателей книг Владимира Высоцкого и о нём. Приводить примеры не будем, об этом уже не раз писалось, в т.ч. и автором этих строк. Обнаружить в претендующей на серьёзность и научность книге слабое, робкое подобие справочного аппарата стало весьма проблематично, а уж о вклеенных скромных листиках с замеченными опечатками и извинениями по этому поводу – вообще стоит забыть…
           В 80-е годы жестокий дефицит на печатного Высоцкого легко и спокойно можно было бы сбить элементарным, на поверхности лежащим способом, – стоило только напечатать его главные вещи в «Роман-газете» полуторамиллионным тиражом. При этом пришлось бы, правда, немножечко потеснить проскуриных, беловых, распутиных и прочих заединщиков-почвенников с их «Ивушками неплакучими», которые там прочно окопались, вовсю радея за Расею-матушку, проливая по ней слёзы величиною в кулак. Многие читатели на этом вполне успокоились бы, оставив книги В.Высоцкого для «истых» любителей и коллекционеров.
           Гнилой совковый интеллигент, насмотревшись красочных картинок в журнале «Турист», завсегда мог при помощи родного профсоюза увидеть все эти прелести воочию. Он «в Европе был и в Азии». Где только нас (в пределах шестой части суши, естественно) не носило… Умотать можно было хоть в Тюмень, хоть в Самарканд, хоть в Карпаты, хоть на Тянь-Шань, была бы только охота и минимальная сумма дензнаков.
           В Москву на экскурсию я впервые попал во время осенних каникул в 9 классе. Дорога (1400 км в один конец), трёхразовое питание, ночлег в интернате на Бауманской и экскурсионное обслуживание на протяжении недели обошлись моим родителям рублей в 25… Год был 1967-й.
           Бакса тогда никто в глаза не видел, и он, казалось, навсегда застыл на отметке в 90 коп.
           На других, в отличие от описанных выше не утративших актуальность формах и методах бегства от суровой действительности останавливаться не будем. Читайте Высоцкого, дамы и господа! И слушайте… У него есть всё.
           Всевозможные дипломные работы, диссертации, монографии, литературоведческо-филологические изыски вокруг его творчества и имени, предпринимаемые лицами, многие из которых в эпоху Высоцкого находились в лучшем случае в стадии лучезарного младенчества, — вещь, конечно, неизбежная и необходимая.
           Все эти «пухлые труды», однако, не в состоянии раскрыть тайну Высоцкого. Истинная суть и содержание его доступны лишь непосредственным участникам и свидетелям описываемых коллизий и событий.
           Для тех, кто помоложе, для иностранцев – Высоцкий – не более чем факт литературы и искусства, с каждым годом всё более бронзовеющий. Для нас же он – сама наша жизнь.
           Времени вряд ли удастся когда-либо стереть и затушевать необратимо вечные чувства и понятия, сквозящие в каждой строке его песен и стихов.