Элла МИХАЛЁВА,
театровед

Николай Робертович Эрдман

           Он был дружен с С. Есениным, Д. Шостаковичем, В.Маяковским, В.Мейерхольдом. Человек с глазами грустного мудрого ребенка, удлиненным тонким лицом интеллигента и трагической личной судьбой. Николай Робертович Эрдман… Один из тех людей, которые стояли у истоков театра на Таганке; личность которых влияла на окружающих, одаривала светом, теплом и талантом…
           Если вы хотите представить себе его облик, вспомните старый фильм «Золушка», где роль короля сыграл Эраст Павлович Гарин, хорошо и близко знавший Эрдмана. Легкое, едва уловимое обаятельное заикание, широко распахнутые глаза и особая трогательная незащищенность много испытавшего на своем веку человека. Гарин сыграл в этой роли Эрдмана, его интонации, голос, характер…
           Об Эрдмане практически ничего не написано И тем ценнее те немногочисленные свидетельства о нем, которыми мы располагаем. В данной публикации использованы фрагменты из неопубликованной книги литературного и театрального критика В. Фролова «Моя мятежная Таганка». – Э. М.
           Николай Робертович Эрдман в молодости писал стихи. Любил Есенина и был принят в есенинский круг друзей – имажинистов. Не исключено, что в московском кафе Есенина, где поэт принимал гостей, читал вечерами свои стихи, вел диспуты об искусстве, бывал и молодой Эрдман. Этот период его жизни покрыт тайной, и мало кто о нем знает. Его стихи того периода не дошли до сегодняшнего дня, но поэт Эрдман угадывается в ритмах и репризах «Мандата» и «Самоубийцы» – двух великих драматических сатир. Недаром на Западе, где знают эти комедии, о нем писали, что «Эрдман может оказаться самым великим драматургом ХХ века». А Джини Лессер, поставивший «Самоубийцу» Эрдмана в вашингтонском театре «Арена Стрэйдж», сказал в одном из интервью, что «если бы Эрдман продолжал писать пьесы, то он стал бы таким же значимым драматургом, как Сэмюэл Беккет и Жан Жене. Эрдман пишет с большой иронией, эпатируя нас паясничанием, потрясая серьезными, заставляющими задуматься сценами, разрушая затем это настроение ярким, откровенным юмором».
           Свою первую пьесу, «Мандат», Николай Эрдман принес В.Э.Мейерхольду, который поставил ее в 1926 году в ГОСТИМе, спектакль имел оглушительный успех. Постановка прошла более 500 раз, показывалась во многих городах страны во время гастролей театра им. Мейерхольда. Однако в сезон 1929—1930 годов она была запрещена в числе других сатирических пьес, критически отражавших действительность (одновременно были запрещены пьесы М.А. Булгакова. И. Бабеля, Ю. Олеши и др.).
           В 1931—1932 годах два театра – ГОСТИМ и МХАТ – репетировали новую комедию Н. Эрдмана «Самоубийца». Когда был готов спектакль у Мейерхольда, комиссия, возглавляемая Л.М. Кагановичем, вынесла ему сокрушительный приговор.
           Как свидетельствует Ю.Любимов, после первого акта драматургу сказали : «Вы что же это, антисоветскую пьесу написали?!» На что Николай Робертович ответил: «Написал…» Но как говорил много позже уже сам Эрдман, у него никогда не было более веселого вечера, чем тот: поскольку никто в театре не предполагал столь драматического развития событий, а как раз наоборот, за кулисами приготовили застолье. Когда комиссия уехала, в театре остались Вс. Мейерхольд, Н.Эрдман и актеры и, невзирая на случившуюся драму, провели вместе прекрасный вечер. – Э. М.

           Во МХАТе, несмотря на восторженное отношение к пьесе К.С. Станиславского, репетиции прекратились. Станиславский послал пьесу Сталину, в надежде, что «отец народов» разрешит ее постановку МХАТу в порядке эксперимента. Однако Сталин весьма определенно высказался против пьесы: « Я не очень высокого мнения о пьесе «Самоубийца». Ближайшие мои товарищи считают, что она пустовата и вредна». Это письмо Сталина датировано 9 ноября 1931 года. А через два года, в ночь с 11 на 12 октября 1933-го, в Гаграх, где проходили съемки комедии «Веселые ребята» (авт. сценария В. Масс и Н.Эрдман), Николай Робертович Эрдман, вместе со своим соавтором Владимиром Массом, был арестован. Считается, что поводом для ареста обоих писателей послужили их остро сатирические басни, одна из которых была прочитана В.И. Качаловым на одном дипломатическом приеме, и якобы кто-то из дипломатов обиделся.
           Как свидетельствует Ю.П. Любимов, В.И. Качалов прочел несколько басен Эрдмана по просьбе Сталина, спросившего у прославленного мхатовского артиста: «Есть что-нибудь интересное в Москве?» И, как утверждает Любимов, далеко идущие последствия вызвала басня такого содержания:

Вороне где-то Бог послал кусочек сыру.
Читатель скажет: Бога нет!
Читатель, милый, — ты придира:
Да, Бога нет, но… нет и сыра…—

Спят герои, с ними Шмидт
На медвежьей шкуре спит.
В миллионах разных спален
Спят все люди на земле…
Лишь один товарищ Сталин
Никогда не спит в Кремле.

           Ну, что тут антисоветского? Что так уж порочит Сталина, который, как известно, действительно в Кремле не спал, а уезжал ночевать раненько утром на ближайшую дачу: весь люд московский просыпался, а Сталин заканчивал свой рабочий день и ехал спать – ночь для него была днем, и наоборот!
           Хорошо помню, как генерал Власик рано утром ( к этому часу выходила обычно газета «Правда») приезжал в редакцию, и завредакцией Михаил Иванович на серебряном подносе подносил ему два свежих номера «Правды». Мы, сотрудники редакции, знали – это – Сталину…
           Николай Эрдман по судебному приговору пробыл в далеком сибирском «каторжном» городке Енисейске три года, и, отбыв срок, приехал в Омск. В.З. Масс, отсидев также три года, попал как ссыльный в г. Горький, где, благодаря ходатайству вахтанговцев, был назначен главным режиссером Четвертого колхозного театра, в который приезжали ставить спектакли Б. Захава, П. Антокольский, В. Куза, Е. Алексеева: театр Вахтангова взял шефство над этим театром. Масс создал там студийную атмосферу, в которой выросли талантливые актеры (например, нар. артист СССР М. Кузнецов).
           В те годы я знал Владимира Масса, он жил в городе довольно свободно, хотя на выезд за пределы Горького требовалось специальное разрешение. Вместе с артистом Николаем Куличенко В.З.Масс написал комедию «Сады цветут», которая в довоенное время ставилась во многих театрах страны. Мне довелось присутствовать на первой читке пьесы, писать о ней в газете.
           Судьба ссыльного Николая Эрдмана сложилась иначе. В нищете, унижении, полном одиночестве, среди чужих и духовно далеких людей, Эрдман писал матери: «Со скукой борюсь сном и работой. Хочу писать пьесу наперегонки с весной, но боюсь, что она меня перегонит. Для светской жизни у меня имеется всего-навсего одна рубашка. Пока меня это не смущало, потому что я хожу в вязаном жилете…»
           Его письма к матери тех лет проникнуты любовью к ней, чувством сыновнего долга, в них не утихает эрдмановский отчаянно-печальный, невероятный юмор, в котором и духовная стойкость и – боль…
           В эти ссыльные годы его поддерживали В.Э.Мейерхольд вместе с Зинаидой Райх, Игорь Ильинский, Эраст Гарин, брат Н.Эрдмана Борис Робертович.
           Отбывая ссылку в Омске, Эрдман работал заведующим литчастью областного драмтеатра.
           Он прожил трагическую жизнь. В своей стране так и не был признан драматургом. После «Мандата» в постановке Вс. Мейерхольда его пьесы не ставились в отечественных театрах ( Эраст Павлович Гарин восстановил «Мандат» в 1956 году с труппой Театра киноактера, но и эту, может быть, не очень удавшуюся постановку запретили). Ни «Мандат», ни «Самоубийца» у нас в стране напечатаны не были. Пьесу «Гипнотизер», которую он писал в ссылке, так и не завершил. Эрдман вместе с М. Вольпиным писал сценарии фильмов: лента «Смелые люди» была удостоена Государственной премии. Но ни работа сценариста, ни авторство эстрадных номеров и цирковых программ, концертов морального удовлетворения не приносили. (В разные годы Эрдманом были написаны многочисленные интермедии к спектаклям разных театров: к «Двум веронцам» в театре Вахтангова , водевилю «Лев Гурыч Синичкин», позднее – к ряду постановок театра на Таганке и др. Что касается публикации его пьес, то это случилось в относительно недавнее время, лет десять тому назад. — Э.М.) В 1969 году Эрдман печально признавался: «Вот я совершенно забыт, и моя жизнь как драматурга давно кончилась…»
           Так оно и было. Государство при жизни писателя отняло у него лучшее, что он сумел сделать, – две неповторимые, в гоголевской манере написанные пьесы, придушило их могучим кулаком власти.
           С первых шагов театра на Таганке Н.Р.Эрдман «сразу поверил в «нового» Любимова, — пишет В.Смехов. – Он ходил на «Доброго человека из Сезуана» неоднократно, звал знакомых, рекомендовал коллегам; что говорить – самим фактом своих посещений повышал цену дебютанту в глазах столичной элиты 1963 года. Юрий Петрович впоследствии много раз отвечал на вопрос, как ему удалось создать Таганку, совершенно одинаково: «Все зависит от компании. У кого какая компания – таковы и результаты. У меня была хорошая компания» И, перечисляя славные имена, неизменно открывал список Эрдманом и Вольпиным…»
           Театр отвечал Эрдману любовью и преданностью. В пору, когда пьеса «Самоубийца» была запрещена у нас в стране, театр на Таганке начал хлопотать о ее постановке на своей сцене. В ЦГАЛИ я нашел документ подлинного творческого мужества: 8 апреля 1965 года в высшие инстанции было послано письмо, выражавшее волю всего коллектива театра. Вот его текст:
           «Художественный совет и весь коллектив нашего театра получил счастливую возможность ознакомиться с пьесой, написанной тридцать пять лет тому назад, снискавшей восторженное одобрение и горячую поддержку М. Горького и К.С. Станиславского, вызвавшей живой интерес художественной общественности и не увидевшей света рампы в силу трагических обстоятельств… Между тем эта пьеса (не только по нашему мнению, но и по оценкам, которые мы находим в печати давних лет и в переписке великих писателей и мастеров искусств, опубликованной лишь в самые последние годы) соединяет в себе черты великолепной драматической литературы и необыкновенно живого и правдивого отражения истории.
           Речь идет о комедии Ник. Эрдмана «Самоубийца».
           Художественный совет и весь коллектив театра принял решение включить пьесу Эрдмана «Самоубийца» в репертуарный план театра.

Директор театра

(ЦГАЛИ, ф.2485, оп.2. ед. хр. 9, с.12.)

           Творческий порыв театра поддержки в инстанциях не снискал. С 1969 года «Самоубийца» начал свой путь по сценам западных театров: пьесу ставили в Европе и США. А наши аппаратчики ее боялись, не позволяли ни печатать, ни ставить.
           Как вспоминает Юрий Петрович Любимов, он придумал сценический ход, приглушавший злободневность и остроту эрдмановской пьесы: на сцене предполагалось поставить гигантских размеров сундук, из которого и должны были появиться персонажи, подобно старым, давно вышедшим из употребления и пересыпанным нафталином вещам. В конце спектакля они разбегались в зрительный зал и как бы терялись там, среди публики. Таким наивным способом постановщик хотел обмануть бдительность чиновников: дескать, все это было при царе Горохе, а что-де разбежались, говорит о том, что отдельные недостатки есть и теперь. Эрдман сокрушенно заметил:
           — Нет, Й-ура, не поможет, они умней, чем вы думаете. Они наши уловки понимают. Не заблуждайтесь…
           Как, принимая во внимание те условия, не оценить мужественную позицию Таганки? Театр сделал все что мог: хлопотали, донимали начальство письмами, просьбами, — увы, ничего не получилось. «Самоубийцу» крепко держали под замком, а Эрдмана оставляли на положении опально-ссыльного…
           Я не согласен сегодня с теми, кто утверждает, что вот, дескать, все жили себе спокойно, когда чинуши топтали Эрдмана и его пьесу, и молчали. Нет! За пьесу буквально дрались и мейерходьдовцы и мхатовцы. Таганка в 1965 году требовала освободить пьесу от запрета. Мне и самому пришлось принять участие в этой борьбе: в 1969 году в варшавском журнале «Диалог», в № 11, вышла моя большая статья под названием «Трагикомедия», где дан подробный анализ пьесы «Самоубийца».
           Николай Робертович Эрдман много сделал для становления репертуара Таганки. Он влиял на театр, заряжая его своим талантом, вплетая в судьбу театра нити собственной души и биографии. В одном из писем из ссылки Эрдман рассказал, как читал ночь напролет «Героя нашего времени» М. Лермонтова. Читал, сидя в шубе, подаренной ему Мейерхольдом на проводах в Енисейск: он сидел в морозной комнате, поскольку гости хозяина выбили все стекла в доме. А в 1964 году Эрдман стал автором инсценировки по «Герою нашего времени», легшей в основу спектакля Ю. Любимова. По злой прихоти судьбы и этот спектакль прожил в репертуаре театра скоротечную и несчастную жизнь.
           В омской ссылке Эрдман написал для местного театра инсценировку романа «Мать» М. Горького. В 1969 году спектакль по этому произведению будет поставлен на Таганке, правда, авторами инсценировки станут Юрий Любимов и Борис Глаголин.
           Именно Н.Р. Эрдман убедил Любимова поставить есениского «Пугачева». Он написал блистательные интермедии для этой постановки, ставшие камнем преткновения при прохождении начальственных кордонов. Эрдман, болея душой за театр, убеждал Любимова играть постановку без его интермедий, чтобы облегчить путь «Пугачева» к зрителю. Но это был принципиальный вопрос для самого постановщика: либо спектакль пойдет с авторскими вставками Эрдмана, либо не пойдет совсем. Любимову удалось победить начальство.
           Интермедии Эрдмана придавали постановке глубину и размах, историческую широту и философскую объемность. Он поистине был соавтором Есенина: если Есенин, по определению Фролова, показал «мощную стихию» русского бунта, то Эрдман — противостоящую ей стихию антибунта. Написанные в сатирической, гротесковой эрдмановской манере интермедии «Двор» и «Генерал и дворянство» сделали драматическую поэму Есенина более сценичной и пригодной к постановке на театре.
           … Николай Робертович Эрдман скончался в 1970 году. Он умер совершенно одиноким человеком, от рака, окончив свой земной путь в больнице Академии наук.
           В эту больницу его, по просьбе Юрия Петровича Любимова и Петра Леонидовича Капицы, устроил академик Келдыш, бывший в то время главой Академии.
           Как вспоминает М. Вольпин, Союз писателей не принял никакого участия в судьбе Эрдмана и в те последние дни. Вольпин позвонил Сергею Михалкову, возглавлявшему писательское объединение страны, и Михалков, который мальчишкой знал Эрдмана и восхищался им, ответил: «Н-нет, не могу… Я Веру Инбер едва пристроил, а Эрдмана — извини, не могу…» Как говорит Вольпин, никаких особых усилий от Союза писателей не требовалось, нужно было просто написать бумажку в больницу, куда Эрдман фактически уже был устроен стараниями друзей: все знали, что в больницу он едет умирать…
           На одном из капустников в театре на Таганке долго поет Высоцкий. Эрдман в зале. После того как Высоцкий закончил выступление, восхищенный Эрдман спрашивает: «В-олодя, как Вы пишете свои песни?» Высоцкий отшучивается: «Да на магнитофон, Николай Робертович! А Вы?» Эрдман пристально смотрит на него и вздыхает: «А я – на в-ека…» —Э.М.