Элла МИХАЛЁВА,
театровед

«ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ»

           Из письма писателя Г.Я. Бакланова В. Фролову:
           «Пьеса и спектакль «Пристегните ремни!» возникли не то чтобы случайно, однако никак не были запланированы. Строился КАМАЗ, и я поехал на стройку, пробыл там что-то с месяц и написал для «Литературной газеты» очерк.
           Тогда в театре на Таганке литературной частью ведала Элла Петровна Левина. Прочла она этот очерк и начала уговаривать Любимова и меня поехать на КАМАЗ вместе и написать пьесу. И мы поехали. Это была очень хорошая, очень интересная поездка. Насмотрелись мы там всего, что можно было увидеть на наших стройках. Скажем, водный транспорт на Каме подчинялся одному министерству, а берег – другому. И вот прибывали грузы, но обеденный перерыв на реке начинался на час раньше, чем на берегу: одни отобедают, другие начинают. И два часа ничего не разгружается. А главный инженер – еще в первую мою поездку, сидели мы с ним за полночь, разговаривали, – сказал мне, что КАМАЗ будет стоить 9 миллиардов. Я удивился: объявлено было – 4,5 миллиарда. А он мне – умудренно: «Важно влезть, а там деньги дадут». – «А вы знали заранее?» – «Знал. И все знали».
           Из книги Ю. Любимова «Записки старого трепача»:
           «Меня обязали ставить современную актуальную пьесу о строителях, о рабочих. И мы поехали с Баклановым вместе на огромное строительство КАМАЗа, вот этого Камского завода, автомобильного гиганта.
           Я поехал, потому что настаивали и так было принято. Я знал, что из этого ничего не выйдет, что все это ерунда: все эти командировки, это один из штампов Союза писателей, что надо ехать на место. Зачем мне было ехать, когда рядом строили восемь лет новый театр? … Ну, как всегда, у нас строят сложно, хаотично, все не продумав. Ну, в общем, я тоже там насмотрелся такого…».

           Это было в 1975 году. Спектакль «Пристегните ремни!» относится к разряду тех немногочисленных постановок Ю.Любимова, которые оставались в репертуаре театра довольно недолгое время. Не сохранилось ни пьесы, ни серьезных документальных свидетельств об этом спектакле. Количество рецензий, фотоматериалов тоже минимально. Самым известным фактом, касающимся этой постановки, остается обросший легендами случай с В.В.Гришиным, который после посещения именно «Пристегните ремни!» заявил, что «ноги его больше в этом театре не будет». Эпизод с Гришиным, занимавшим в те годы ни много, ни мало пост первого секретаря московского горкома КПСС, весьма любопытен. И как факт исторический, и как художественный
           Как вспоминает бывший первый зам. Гришина Юрий Изюмов (в публикации «Неизвестный Гришин», газ. «Новый взгляд», N 37, 1992 г.), «Гришина и его жену безжалостно, как умеют только актеры, обхамили на спектакле «Пристегните ремни!». Обхамить, причем сознательно, столь значительного по рангу партийного функционера в те годы было бы, пожалуй, чересчур даже для столь мятежного театра, как им была Таганка.» На самом деле имела место обычная случайность. Вот как вспоминает этот эпизод в уже упомянутом письме автор пьесы, писатель Г.Бакланов:
           «…Когда спектакль был все-таки разрешен и соответственно пошли разговоры по Москве (каждый любимовский спектакль вызывал тогда живой интерес, возникали самые невероятные слухи: посмотреть-то могли немногие), дошел слух и до Гришина, и он, как на грех, решил обрадовать нас своим посещением. ( По свидетельству тогдашнего директора Таганки Н.Л. Дупака, Гришин был театралом: у них с женой даже был определен «театральный день», когда они вместе посещали какой-нибудь спектакль. Как вспоминает Ю. Изюмов, Гришин предпочитал «классику и традиционные формы искусства», но тем не менее «помогал и тем, чье творчество не отвечало его собственным вкусам». Разумеется, «традиционные формы искусства» были непорочны с точки зрения идеологии, любить их партийному чиновнику не возбранялось. Что касается чего-либо нового, тут уж могли быть и идеологические неожиданности: полюбишь такое искусство — и окажется, что ты расходишься с линией партии. Против Таганки, например, у Гришина было столь стойкое предубеждение как о театре, ставящем нечто в идейном смысле неприличное, а потому, вероятно, опасное для его партийной репутации, что Виктор Васильевич долгое время даже опасался переступить порог этого театра. Директору Таганки Дупаку стоило немалых усилий заманить Гришина на спектакль и заручиться в его лице поддержкой: театр работал в обстановке хронической травли и запретов, и расположенность столь крупных и влиятельных партийных лидеров могла здорово выручить в критическую минуту. – Э.М.). У меня есть об этом рассказ, поэтому перескажу кратко это событие, в результате которого спектакль чуть не закрыли.
           Уже с полудня прибыли в театр товарищи в штатском, все обсмотрели, обследовали, и когда я к половине седьмого (вечера. – Э.М.) пришел в кабинет Любимова, там дежурили у телефона двое, а площадь Таганская была совершенно пуста, движение перекрыто. Виктор Васильевич Гришин с женой прибыли в огромном ЗИЛе, примерно без четверти семь, были встречены внизу руководством театра ( я наблюдал это из окна), поднялись в кабинет, шел вежливый разговор, почему-то стоя и почему-то тихими голосами. (Как вспоминает Изюмов, тихая речь была характерна для Гришина. Любимов и Дупак, вероятно, поддались его манере, не желая впадать в диссонанс с начальством. Поддержка Гришина для Таганки в то время носила весьма осязаемый характер: шло строительство нового здания театра. Примерно в те годы, подчинив всю экономику страны оборонному комплексу, было принято решение заморозить все стройки, кроме стратегических. Финансирование строительства объектов культуры было полностью прекращено. Без поддержки первого секретаря москов- ского горкома партии здание нового помещения Таганки подверглось бы той же участи. – Э.М.).
           И оттого ли, что само это посещение и все, что предшествовало ему, нагнало страху на людей, а, может быть, от излишнего усердия (директор театра Дупак все докладывал высокому гостю будущие планы, показывал макет будущего здания, благодарил, а красная лампочка над дверью в кабинете замигала раз – первый звонок! – замигала снова – третий звонок! А Дупак все заверяет: «За нами придут!»), вышел полнейший конфуз: спектакль начался без высокого гостя. Когда, наконец, пошли (никто так и не явился приглашать), фойе было пусто и только у ближних дверей толпились актеры – им сейчас выходить! Актеры эти как раз изображали высокую комиссию, которая летела на стройку учинять разгром такому вот трудяге Батенчуку (в пьесе он один из персонажей). (Батенчук – это фамилия заместителя начальника стройки КАМАЗа, с которым познакомился Бакланов во время командировки. Он чрезвычайно понравился Бакланову: «интереснейший, очень колоритный человек». Батенчук стал одним из прототипов пьесы «Пристегните ремни!» – Э.М.) С самого начала в комиссии этой был определенный оттенок пародийности: актеры входили в зрительный зал, прожектор ловил их и сопровождал до кресел в самолете, где сразу над ними начинали порхать стюардессы.
           И вот, с перепугу, наверное, актеров оттеснили и пропустили вперед Гришина с женой, и он сам, того не желая, как бы возглавил эту комиссию. А прожектор схватил их и всех повел.… Можно представить себе реакцию зала, ведь в театре не было ложи, места Гришину и его жене приготовлены были в партере. Туда они и направились, им предстояло при всеобщем любопытстве высидеть весь спектакль, который шел без антракта.
           Не берусь судить точно, почему Гришин не встал и не ушел. Но один политический момент надо отметить. Незадолго перед этим Шелепин (а он возглавлял профсоюзы) сказал, что сам он не видел, но, мол, доложили ему, что в театре на Таганке идет антисоветский спектакль «Пристегните ремни!» Шелепин в ту пору заканчивал свою политическую карьеру, он был один из тех, кто участвовал в свержении Хрущева и метил на его место, об этом открыто сообщали «голоса». Ну, Леонид Ильич (Брежнев. – Э.М.) умел устранять соперников, это чутье у него было развито. Встать, уйти – означало присоединиться к Шелепину. Да и вообще сразу бы разговоры пошли по Москве. Выглядеть смешным никому не хочется. Короче говоря, Гришин высидел до конца, потом они поднялись в кабинет Любимова, был получасовой разговор, давались «ценные указания», но я видел потрясенного, растерявшегося человека, который просто не знал, как себя вести».
           Спустя годы этот курьез способен занять место в череде исторических анекдотов. Но есть в нем поворот и чисто художественный, собственно театральный: эстетика Любимова тех лет превратила обычную, тривиальную накладку в весьма едкую и глубокую по сути сатиру. Казалось бы, ну опоздал некто к началу спектакля, пусть даже и столь официальное лицо. Ну совпало это с неким, пусть даже весьма хлестким моментом спектакля. При иной сценической, постановочной версии эпизод художественный и эпизод бытовой едва ли смешались бы столь фантасмогорично, буквально и естественно.
           «Пристегните ремни!» не были шедевром таганковской сцены, что отнюдь не означает художественной незначительности этой постановки. Спектакль получился весьма незаурядным во многих отношениях. Во-первых, такой автор, как Г.Бакланов, не был чужим человеком на Таганке. Он был верным другом, поклонником и автором этого театра. На многих горячих обсуждениях спектаклей Ю. Любимова, подвергавшихся обструкции со стороны чиновников и начальства, голос Григория Бакланова неизменно звучал в защиту театра. Еще в 1968 году писатель принес в театр заявку на пьесу (условное название «Твой ближний»). По каким-то причинам этот замысел реализован не был. Зато произошло так, что спустя несколько лет возникла идея совсем другой пьесы – «Пристегните ремни!»
           Эту пьесу, как уже сказано, Бакланов пишет в соавторстве с Любимовым. Как отмечает сам режиссер, работа над ней шла не просто: Любимов и Бакланов люди очень разные, с разными эстетическими воззрениями. В заявке на так и не состоявшуюся пьесу «Твой ближний» есть такая строка: «Иными словами, здесь (т.е. в пьесе. – Э.М.) не будет ни злодейства, ни носителей его» (текст этой заявки ныне храниться в РГАЛИ. – Э.М.). Это можно считать формулировкой эстетических и нравственных взглядов писателя. Для спектаклей Любимова, напротив, характерно исследование самых острых коллизий человеческих взаимоотношений и социальных позиций. Кроме того, как и для большинства шестидесятников, тема сталинизма, массовых репрессий 30-х годов оставалась для режиссера главной темой творческих раздумий, наряду с темой войны. Он принадлежит к поколению, которое прожило эти трагические для страны годы, будучи людьми взрослыми и мыслящими.
           Не ограничиваясь заданием «создания спектакля о строителях», за основу постановщик берет роман Г.Бакланова «Июль 1941» — одно из самых ярких произведений писателя. Таким образом Любимов выстраивает биографии персонажей: коллизии современности сплетаются с коллизиями минувшего. В романе есть персонаж, Федор Емельянов, оканчивающий жизнь самоубийством в предчувствии неотвратимого ареста: «В бою просто…. А здесь – позор. Ну-ка, выйди, скажи громко…. Так завтра, кто знал тебя, имени твоего будут бояться.… Люди говорят, что ты – враг. Вот что страшно».
           Федор Емельянов оказывается наряду с другими персонажами романа (старшим лейтенантом Гончаровым, ставшим режиссером, начальником «Смерша» Шалаевым) среди действующих лиц пьесы.
           Фигура бывшего особиста Шалаева, по свидетельству зрителей постановки, получилась очень убедительной и зловещей, благодаря ее исполнителю – Вениамину Смехову. Публику потрясала сцена, когда Шалаев в толпе арестованных жителей деревни вдруг замечал человека, отчаянно кричавшего о том, что он ни в чем не виновен:
           ШАЛАЕВ. Местный?
           УЧИТЕЛЬ. Местный, уже три года здесь живу.
           ШАЛАЕВ. Дети есть?
           УЧИТЕЛЬ. Двое, мальчик и девочка. Третьего ждем.
           Далее в тексте романа идет эпизод, сыгранный на сцене Таганки, по выражению одного из рецензентов, «психологически сильно»:
           «Стало тихо и страшно. Сильная рука Шалаева схватила его за рубашку у горла, оттолкнула его так, что пресеклось дыхание. «Товарищи, что вы де...…» Злой, разъяренный Шалаев: «Ждешь,… сволочь проклятая…. Немцев ждешь…!»
           Внезапно боль прожгла его колено. Вздрогнув, Шалаев выпустил человека, которого тряс, мутными глазами огляделся вокруг. Там, внизу, стоял укусивший его в ногу мальчишка: «Не бейте его. Это мой, мой, мой папа!.. Не бейте его!..»
           Персонажи романа, прожив послевоенные годы, оказывались вдруг рядом, объединенные делом строительства нового завода.
           Сцены современности и прошлого тесно сплетались, сходились, отталкивались, обнаруживая истоки и корни проблем и конфликтов; благодаря эпизодам военных лет возникал исторический контекст и психологическое обоснование поступков действующих лиц.
           В спектакле был занят блестящий актерский состав: начальника стройки играл Феликс Антипов, писателя Мотовилова (которого Бакланов наделил и собственными переживаниями) играл Леонид Филатов, бывшего генерала, ставшего крупным чиновником-бюрократом, ярко, психологически остро, с тонкими элементами гротеска сыграл В.Шаповалов. Кроме них в постановке участвовали блистательный комик Г.Ронинсон, С.Фарада, Алексей Граббе, мастер импровизации, актер удивительной органики Иван Бортник. В одном из военных эпизодов появлялся и Владимир Высоцкий: в накинутой на плечи плащ-палатке он пел собственную песню «Мы вращаем землю». Сюжетно не связанный с действием эпизод выполнял вполне традиционную для любимовских постановок задачу: песня Высоцкого играла роль зонга – песенно-поэтического элемента, напрямую выражавшего нравственную позицию театра.
           Премьера спектакля «Пристегните ремни!» состоялась в июле 1975 года. Ассистентом режиссера выступил Е.Кучер; музыка Луиджи Нонно, песни М.Блантера на слова А.Твардовского, Б.Окуджавы и В.Высоцкого.
           Художником спектакля был неисчерпаемый и блистательный Давид Боровский. Сценография «Пристегните ремни!», по выражению одного из критиков, явилась «очередным чудом Таганки».
           Действие спектакля происходило в салоне самолета – современного пассажирского лайнера, в котором летели строители и члены комиссии, направлявшиеся на ту же стройку с проверкой. Конструкция была подвижной: ряды самолетных кресел представляли собой своеобразные качели, осью которых был проход между ними. По ходу действия один ряд кресел приподнимался, вынося наверх тех персонажей, которые были заняты в данном эпизоде. Возникала и иллюзия полета и крена самолета. Некоторые сцены шли в «нормальном», т. е. прямом положении лайнера. Оба ряда кресел могли одновременно приподняться вверх, образуя подобие рва, из которого нет выхода. Это буквально использовалось в сцене фашистского плена, вполне реалистично показывая безвыходность положения пленных людей. В других случаях ров возникал как метафора, разделяя позиции персонажей, подчеркивая невозможность избавиться друг от друга до посадки самолета. В этих случаях борт самолета своеобразно напоминал Ноев ковчег. Настоящее и прошлое жили рядом: темно-серая обивка вполне современных кресел, но с обернутыми больничными бинтами подлокотниками мест левого ряда (напоминание о военном прошлом).
           Название пьесе дал Ю.П.Любимов. Действие намеренно было перенесено на борт авиалайнера. Как говорит Г.Бакланов, оно развивалось «между небом и землей, когда, пусть в малой доле, присутствует мыслишка: «Взлететь-то мы взлетели, а сядем ли?» и люди разговаривают откровенней».
           Иллюминаторы, стюардессы, пристегнутые ремни и небольшое ощущение опасности, испытываемое человеком, находящимся в полете, – это был многозначный, метафоричный и емкий визуальный образ человеческой жизни, помещенной к тому же в конкретные социально-исторические обстоятельства.
           Пьеса с самого начала вызвала множество нареканий со стороны начальства. Как водится, на прогоны приглашали строителей, чтобы те подтвердили чиновникам, что спектакль правдив. Они подходили после просмотра к Любимову и благодарили: наконец-то со сцены заговорили о вещах, которые мешают им работать. Режиссер поначалу придумал финал: лайнер совершает вынужденную посадку, и чиновник, возглавляющий комиссию, начальственно говорит попутчикам: «Ну вот, вы по домам, а я на своей машине должен выехать по делам». Он не понял, что посадка вынужденная и сели не в Москве. В это время по радио объявляли, что «желающие могут ознакомиться с достопримечательностями города», и помощник чиновника, наклонившись, уточнял, что мы-де сели в маленьком городке. На это высокопоставленный пассажир отвечал: «Ах, да-да... Ну что ж, поедем на общих основаниях…, как все». Естественно, что эта сцена не прошла цензурных барьеров, и финал спектакля был другим.
           После скандального посещения В.Гришина спектакль исчез из репертуара на месяц-полтора. Затем он вновь появился на подмостках. К сожалению, на очень короткий срок. Кроме весьма предвзятых заметок в журнале «Театральная жизнь», прессы о спектакле практически не было. Объясняется это просто: властям была выгодна политика замалчивания, тем более что о новых постановках Таганки и без того говорила вся Москва. Даже ругательные рецензии подталкивали и подогревали зрительский интерес, хвалить же было невозможно. Поэтому не печатали ничего. Честные критики, бывшие друзьями, почитателями театра, прямо заявляли, что хороший материал не пройдет, поэтому и писать они ничего не будут. О спектакле «Пристегните ремни!» сохранились, по существу, лишь частные свидетельства зрителей тех лет, как и о многих постановках Таганки, в силу тех или иных причин проживших в репертуаре не очень долгий срок.
           О причинах исчезновения с афиши театра спектакля по пьесе Г.Бакланова так же ничего не известно. Здесь можно только предполагать и строить версии. Может быть, руководство театра, памятуя о конфузе с Гришиным, решило не усугублять ситуацию, напоминая партийному руководителю лишний раз о случившемся регулярными показами столь печально запомнившейся ему постановки, и потому сняло ее с репертуара. Может быть, зная высокую требовательность режиссера и директора театра к уровню своих работ, было решено снять «Пристегните ремни!» по художественным соображениям. Может быть...
           Все это, увы, из области догадок. Документальных подтверждений им пока нет.