Продолжаем публикацию статьи Дж.Сосина о магнитиздате, начатую в предыдущем номере.

           Здесь, как и во многих своих песнях, Окуджава демонстрирует расхождение во мнениях с фальшивым оптимизмом, обнаруживаемым в санкционированной литературе социалистического реализма. Похоже, он идентифицирует себя с бумажным солдатом-альтруистом, который хочет бороться с несправедливостью и переделать мир, но который уязвим и обречен на гибель. В противоположность потоку помпезных шовинистических песен по советскому радио и громкоговорителям, Окуджава имеет дело с такими темами, как бессмысленность войны. «Как просто стать солдатом», – иронично утверждает он в двенадцатистрочном стихотворении, которое заканчивается: «А если что-то не так, это не наше дело, / Как говорится: «Родина отдала приказ!» / Как прекрасно не быть виновным ни в чем, / И просто быть обычным солдатом, солдатом!» [14] Хотя Окуджава не идентифицирует солдата с какой-либо конкретной страной, он сделал уступку раздражительным властям, которые могли бы не разрешить ему петь на вечерах. Он объявляет название: «Песня американского солдата» [15].
           «Не верь в войну, маленький мальчик», – начинается другая короткая песня: «Она грустна, маленький мальчик, / И тесна, как ботинки. / Твои лихие кони / Не доскачут никуда, / И ты закончишь, / Принимая на себя все пули» [16].
           В другой пессимистической песне о войне Окуджава говорит солдату, что ботинки грохочут, а барабаны гремят, так что время прощаться с женщиной. Взвод уходит маршем в туман, но прошлое много яснее будущего. Солдат возвращается домой, ожидая объятий, но дом пахнет изменой. И пока все смотрят с надеждой в будущее, черные вороны жиреют в полях, а война грохочет вновь, призывая солдат выступать [17].
           В своей «Песенке о пехоте» Окуджава жалуется, что глупо уходить на войну, когда весна разражается над землей. «Не верьте пехоте, / Когда она поет бравые песни. / Не верьте, не верьте, / Когда соловьи закричат в садах. / Жизнь еще не урегулировала свои счеты со смертью» [18].
           Поэт может трактовать тему войны не только в меланхолической, трагической тональности, но также и сатирически. Забавная баллада описывает короля, который готовится отправиться на битву с врагом. Его королева штопает свою мантию и дает ему мешок сухарей и три пачки сигарет «Беломор»:

И кладя руки на грудь своему мужу, королю,
Она сказала, ободряя его лучистым взглядом:
«Я не выношу пацифистов, так что бей их хорошо,
И не забудь отобрать для меня сладких пирожных у врага» [19].

           Король отправляется со своей армией, состоящей из «пяти печальных солдат, пяти счастливых солдат и капрала». Пятеро печальных захвачены в плен, но победителям удалось вернуться с полным мешком сладких пирожных. Окуджава заключает:

Теперь, оркестр, играй, и пусть звучат песни и смех.
Не нужно, друзья мои, давать волю печали.
В самом деле, нет смысла оставлять в живых печальных солдат,
Кроме того, иначе на всех нас не хватит печенья [20].

           В отличие от Галича (см. ниже), который часто использует сатиру как острое политическое оружие, Окуджава предпочитает создавать лирическую атмосферу, в которой сообщает о своих чувствах и философии. Совокупное впечатление, полученное путем прослушивания его песен и чтения текстов, таково, что он не «антисоветский» поэт, но тем не менее, ему не удается соответствовать официальной советской установке на «здоровые» темы, которые служили бы воспитательным целям коммунистической идеологии.
           По этой причине Окуджава быстро стал мишенью для хрущевского ведущего оратора по идеологии и искусству – Леонида Ильичева. Как председатель комитета по идеологии Центрального Комитета советской Коммунистической партии Ильичев вел в декабре 1962 года собрание 140 писателей, художников и кинематографистов. Среди тех, кого он критиковал, был Окуджава:
           Давайте поймем, товарищи композиторы, что происходит с песнями. Советские люди любят песни. Но рядом с песнями с ясно выраженной гражданской темой, песнями, воспевающими духовную красоту советских людей и показывающими чистоту их душ, существуют вульгарные песни, предназначенные для обращения к низменным и дешевым вкусам. В частности, стихи и песни одаренного поэта Б. Окуджавы находятся вне связи со всем устройством нашей жизни. Вся их интонация – всё в них – идет не от чистоты души, но от духовного распада. Говорят, что эти песни любимы нашей молодежью. Но какой молодежью? Для чьих вкусов они предназначены? [21]
           Песни, на которые Ильичев наклеил ярлык «вульгарных», на самом деле были напоминанием поэта о настоящей позиции нового поколения, стремящегося к искренности и честности после долгих лет разочарования в фальшивом официальном жаргоне. В окуджавской «Песенке о петухах» он указывает, что петух по природе не может не кукарекать, поскольку он для этого создан. «Но никто не выходит во двор, / Кажется, уже нет больше дураков, / Сбегающихся на кукарекание петухов.» [22] Другими словами, люди сегодня более разборчивы в своем неприятии пустого кукарекания авторов лозунгов. В своей «Песенке о дураках» Окуджава сожалеет о состоянии дел, когда на знающих людей навешивают ярлык дураков так, чтобы настоящие дураки не были заметны [23].
           Михайло Михайлов, молодой югославский ученый, чья книга Лето московское стала причиной знаменитого судебного процесса в его стране и привела к его тюремному заключению, посвятил главу своему другу Окуджаве. Он вспоминал:
           Окуджаву вызвали в Центральный Комитет и сказали более или менее следующее: «Вы так хорошо поете свои песни; зачем вам надо сочинять эту песню Дураки?» Окуджава пообещал, что он больше не будет петь эту песню на концертах. Годом спустя он сочинил другую песню, Черный кот: черный кот живет в темной подворотне дома; долгое время он уже не ловит мышей. Теперь, пользуясь темнотой, он вместо того охотится на нас. Он ни о чем не спрашивает и не просит ничего; мы всё приносим ему сами и говорим: «Спасибо». Возможно, именно поэтому наш дом печален. Мы бы должны повесить электрическую лампочку в подворотне, но мы не смогли собрать достаточно денег. Вновь Окуджава был вызван: Вы так хорошо поете свои песни; например, прекрасную песню Дураки. Зачем вам надо сочинять такую песню как Черный кот?
           «Ну, вот так всё и обстоит», – говорит Окуджава, и его оптимизм полностью оправдан [24].
           Увы, Окуджава был слишком оптимистичен. Его исключительно личному подходу недостает «ясно выраженной гражданской темы», как определил бы это Ильичев. Окуджава утверждает право простого советского гражданина на свои собственные личные радости и печали вне всякой связи с партией, государством, коллективом и прочими утвержденными объектами поклонения. Вместо них он прославляет вечные ценности, такие как вера, надежда и любовь. В песне, начинающейся «Пожалуйста, опустите синие шторы, медсестра», Окуджава убеждает Веру не грустить, поскольку ее «должники еще остаются на земле»; он приказывает Надежде не отчаиваться, поскольку «твои сыновья есть еще на земле»; и он слышит голос Любви, уверяющей его, что она его не покинула [25]. В горькой песне, озаглавленной «Франсуа Вийон», Окуджава возносит молитву к Господу даровать каждому то, чего у него нет, добавляя: «И не забудь про меня» [26]. В «Берегите нас, поэтов, берегите нас», он призывает неназванных руководителей не относиться сегодня к поэтам, как относились к Пушкину и Лермонтову во времена царизма, когда их провоцировали на дуэли и убивали [27].
           Но неизбежно пришло время, когда власти более не желали терпеть этого по существу аполитичного поэта, чьи песенки прославляли простых безымянных москвичей. После того, как книга Михайлова появилась в 1965 году на Западе, Окуджаву вызвали в Центральный Комитет. От него потребовали, чтобы он публично опроверг заявление, сделанное Михайловым, что советские власти препятствовали выходу пластинок Окуджавы и подвергали цензуре его выступления на радио. Поэт отказался, доказывая, что правду нельзя опровергнуть. Он представил в качестве доказательства случай, который произошел в одном из концертных залов Москвы. Окуджаву пригласили организаторы концерта для обеспечения полного зала на вечере поэтических чтений нескольких поэтов различного уровня талантливости. Вечер записывался для телевидения и радио, но кто-то приказал вырезать выступление Окуджавы. «Так что я должен отрицать?» – спросил он комитет [28].
           Было бы ошибкой, однако, полагать, что все советские лидеры не любят песен Окуджавы. Несмотря на цензуру, многие чиновники тайно наслаждаются прослушиванием магнитных пленок. Поразительный пример этого противоречия получен из Варшавы. В 1967 г. советское посольство протестовало, когда первые три приза на региональном конкурсе советской песни выиграли молодые поляки, исполнявшие песни Окуджавы. Когда Окуджава приехал в Варшаву несколькими неделями спустя, посольство пригласило его выступить с концертом. Один из советников сказал ему: «Вы не можете представить, как мы здесь вас любим. Особенно Аверкий Борисович [Аристов, посол], который собирает записи всех ваших песен». Окуджава ответил: «Но ввиду того факта, что остальные выражают официальное недовольство моими песнями, я должен отказать вам» [29].
           Окуджаве разрешили поехать в Западную Европу в конце 1960-х [30]. Но после 1970 г. Иностранный Комитет Союза советских писателей отвечал на все приглашения из-за рубежа, что здоровье поэта не позволит ему совершить поездку. В июне 1972 г. Окуджаве угрожали исключением из Коммунистической партии, к которой он принадлежал с 1955 г., за «поведение, недостойное советского писателя и коммуниста». На пресс-конференции в Москве Сергей Михалков, председатель Русской секции Союза писателей, заявил, что Окуджава нарушил партийные нормы, разрешив эмигрантским организациям опубликовать свои сочинения за границей с «подчеркнуто антисоветскими комментариями». Михалков добавил, что Окуджава отверг предложение исправить свою ошибку отмежеванием от эмигрантской деятельности [31]. Позднее в том же году, однако, было опубликовано заявление Окуджавы:
           В течение нескольких лет многие органы прессы за рубежом пытались использовать мое имя для целей, далеких от бескорыстных.
           В этой связи я полагаю, что необходимо сделать следующее заявление:
           Критика, которой подвергались мои отдельные сочинения на основании их содержания или литературных качеств, никогда не давала оснований считать меня политически скомпрометированным. По этой причине я отвергаю как абсолютно безосновательные любые попытки представить мои сочинения в духе, враждебном нам, и использовать мое имя в интересах, не имеющих ничего общего с литературными. Такие попытки лишь остаются на совести их авторов [32].
           Анатолий Кузнецов прокомментировал, прочитав протест Окуджавы, что как человек, которого самого принудили написать такой документ, когда он еще жил в Советском Союзе, он может понять позицию Окуджавы [33]. Советские писатели, чьи сочинения публикуются за рубежом, часто находятся под давлением, чтобы они осудили использование на Западе их материалов со ссылкой на антисоветские цели. На самом деле заявление Окуджавы выдержано в сравнительно умеренных выражениях; и как заметил один аналитик: «В этот раз Окуджава, снова оставаясь верным себе, указал пальцем не прямо, но полностью в соответствии с реальной ситуацией, на тех [в Советском Союзе], кто пытается использовать его имя в «интересах, не имеющих ничего общего с литературой» [34].
           К началу лета 1974 г., однако, судьба Окуджавы повернулась к лучшему. Ему разрешили выступать на закрытых концертах в клубах и институтах, и ожидается, что он посетит Восточную Германию. Московские писатели объяснили иностранным корреспондентам, что советские власти, «обеспокоенные многочисленностью ранее получивших большую известность авторов, которые столкнулись с трудностями и затем пытались покинуть страну, начали запоздалую кампанию по удовлетворению тех, кто остался» [35]. Окуджава оказался одним из облагодетельствованных этим тактическим изменением политики.

(Продолжение следует)

Ведущий рубрики
Вадим Дузь-Крятченко