Светлана БОЙКО

ИЗУСТНЫЙ ТЕКСТ:
«ЕГО НИ В ЧЕМ ТЫ
НЕ УМОЛИШЬ…»

           Эти материалы нашлись в архиве общества «Мемориал» (Фонд 118. Дело 5. Т. 5). Мы выражаем глубокую благодарность сотрудникам архива и лично Татьяне Михайловне Хромовой, любезно предоставившей нам возможность ознакомиться с материалами самиздатовского журнала «Синтаксис» Александра Гинзбурга.

           Авторская песня приходит к слушателям на магнитофонной пленке, на концерте – домашнем или «настоящем», на слете или в походе, со сцены или у костра… Словом, передается устно и воспринимается со слуха.
           Но вот – кому раньше, кому позднее – становится понятно, что слова песни – событие в литературе, в поэзии. Слова надо записать, превратив песню в обычное стихотворение. Его надо опубликовать, включив в то или иное издание, в тот или иной литературный контекст. Записать – как запомнилось, как услышалось, потому что эстетическое событие для слушателя свершилось именно тогда, когда он внимал певцу, и уж тут что услышал – то и истина.
           Не правда ли, для публикатора это странная логика? Но запись слов самодеятельной песни нередко ей подвержена. Об этом говорит и «подпольный литературный журнал московской и ленинградской молодежи», самиздатовский «Синтаксис» (1959-1960). Подготовительные материалы к нему сохранились: они были арестованы властью, а в наши дни переданы в архив общества «Мемориал». А текст подпольного журнала был перепечатан «тамиздатом» – во Франкфурте-на-Майне, в № 58 журнала «Грани» в 1965 году. Слова песен Булата Окуджавы помещены здесь в разделе «Синтаксис. № 2 (москвичи)». На страницах «Граней» напечатаны «Песенка о короле», «Ванька Морозов», «Солдат бумажный», «Припортовые царевны» и «Шарик» («Девочка плачет…»). Уже по названиям видно: их скорее всего давал не автор. Ведь все эти стихотворения – позднее – были опубликованы при жизни поэта в российских подцензурных изданиях, и изо всех перечисленных только название «Ванька Морозов» встречается в авторских сборниках.
           Архивные материалы показывают, как складывались «слова», представленные в этой публикации. Рассмотрим один пример – текст «Припортовые царевны». Стихотворение на «запретную» тему в доперестроечное время у нас не публиковалось, хотя и было использовано в кинофильме «Шурка выбирает море» (1963) режиссера Я.Хромченко[1]. Первым – под названием «Песенка о моряках» — его публикует Валерий Босенко, составляя сборник произведений Окуджавы «Капли Датского короля» (1991). Затем сам автор включает «Над синей улицей портовой…» — без заголовка — в «Милости судьбы» (1993) и «Чаепитие на Арбате» (1996). Последние две публикации не имеют никаких различий, а в «Каплях» несколько иные знаки препинания – восклицательный знак, тире, многоточие, — слова же полностью совпадают.
           Конечно, со времени создания песни (знатоки КСП относят его к 1957 году) до российской печатной публикации прошло много времени. И все же всех разночтений между поздними публикациями и «Синтаксисом» временем не объяснить.
           В архиве «Мемориала» сохранилась запись «Припортовых царевен»: рукопись карандашом. При перепечатке в ней расставили знаки препинания, а слова воспроизвели в точности. Слова совпадают с напечатанными в «Гранях». Но почерк на этом листе Окуджаве не принадлежит.

           Почерк поэта читателям известен. В «Каплях Датского короля» и «Песнях Булата Окуджавы», в «Заезжем музыканте» и «Зале ожидания» можно увидеть записи стихов его рукой. В архиве «Мемориала» также нашелся лист с ранним автографом Окуджавы – записью «Не бродяги, не пропойцы…» под заголовком «Песня». Автограф, правда, не подписан, но датирован – 7/II – 57 г. Он представляет большой интерес. Особенности этой «Песни» заводят, как это ни странно, в очень специализированные области стиховедения и истории литературы, ставят много вопросов и почти не дают ответов – ведь ранних рукописей Окуджавы в распоряжении исследователей сегодня почти нет. Но, быть может, они найдутся – у друзей поэта, у друзей его друзей…

           Однако вернемся к «Припортовым царевнам». Главные различия в словах вот какие:

Синтаксис: «Закинув ленточки фартово…»
Окуджава: «Откинув ленточки фартово…»

           Это слово, может быть, изменялось со временем. Очень похоже на изменение в песне «Не бродяги, не пропойцы…»: в раннем автографе «берег из тумана выйдет к нам», а в публикациях – «к вам» – смысл очень близок, обе формы его передают.

Синтаксис: «И чайки крыльями шуршат»
Окуджава: «И птицы крыльями шуршат»

           Здесь тоже нужно доскональное знание ранних фонограмм. Может, «чайки» и встречались? Так же — в последнем куплете:

Синтаксис: «Волна зеленая задушит»
Окуджава: «Волна соленая задушит»

           Может, и была раньше «вода зеленая»?
           Самое важное различие вынесено в заглавие этих заметок:

Синтаксис: «Его ни в чем ты не умолишь»
Окуджава: «Его затихнуть не умолишь»

           Здесь не надо гадать, что откуда взялось. На архивном листе мы видим ценную запись: между строчками «Ах голубая канитель» и «Его ни в чем ты не умолишь» тою же рукой вписано, по-видимому позднее: «(утихнуть – не помню)». Эту пометку проигнорировали, когда набирали текст, остановились на первоначальных словах, которые и напечатаны позднее в «Гранях» на стр. 154. Вставная запись в скобках показывает: писавший воспроизводил слова по памяти, колебался, знал их нетвердо. Похожий пример есть на машинописных листах: на стр. 188 напечатаны слова «Последнего троллейбуса» (без заголовка): за первым идет последний куплет, а в завершении - второй. Слова вспоминали, да так и не восстановили…
           Почему издатель, зная о сомнениях в тексте, не проясняет их? Конечно, порча слов в исполнении самодеятельной песни не диво, как и отсутствие знаков препинания в рукописных песенниках. Но отнести данный случай за счет так называемого «фольклорного бытования» широко поющихся песен нельзя: ведь речь не о пении, а об издательской – хотя бы и «самиздательской» — практике. Профессиональный публикатор фольклора не станет заменять непроясненную строчку самодельной или приписывать песне несуществующее заглавие. Он вновь обратится к тому же исполнителю, если же это почему-либо невозможно, укажет на пропуск в тексте.
           За разночтениями между самиздатовской публикацией и вероятным авторским вариантом текста стоит очень важная тенденция в мироощущении этого исторического периода: стремящийся к духовной независимости человек абсолютизирует собственный опыт и представления. То, что можно услышать от других, скомпрометировано: это ложь официоза, демагогия власти… Предпочитается свое – заемному, новое – известному, строящееся – готовому, спонтанное – запланированному, частное – официозу. Но справедливый акт самоутверждения альтернативной культуры может обернуться нигилизмом. Нередко это проявляется и в авторской песне, и во многих других культурных процессах конца 1950-х – 1960-х годов.
           Культурный нигилизм проникает, как видим, и в подход к самиздатовской практике. Само стихотворение на «запретную тему» – характерный пример альтернативных исканий, которые отразились и в ранних песенках Окуджавы. Но вольный пересказ текста в кругу приверженцев, а также и тиражирование его в собственной, вполне случайной редакции – это уже оборотная сторона, издержка тех же поисков свободомыслия.