Рудольф РУДИН:

"Сам не пьёшь, так хоть посиди..."

           В продолжение темы работы Владимира Высоцкого в Московском театре миниатюр, после бесед с А.В.Кузнецовым, встретился я, и тоже дважды, с Рудольфом Григорьевичем Рудиным. Первый разговор отличался непринуждённостью и словоохотливостью моего собеседника. Но при второй нашей встрече возникли сложности. Просматривая материал предыдущей беседы, Рудольф Григорьевич вдруг засомневался в некоторых своих же речевых оборотах. И это при том, что все записывалось на диктофон. Пришлось вносить некоторые огорчительные изменения, Однако фактологическая основа, документальность изложения сохранена и представляет, по-моему, безусловный интерес.

Лев ЧЕРНЯК

           Рудольф РУДИН: Я помню его ещё до того, как он стал Высоцким. Это очень небольшой отрезок жизни. Меня уже кто-то расспрашивал об этом.
           В 1962 году я работал в театре им. Моссовета, проработал я там четыре года. Оттуда меня пригласили в Московский Новый Театр Миниатюр (МНТМ) – искали замену Льву Лемке, т.к. в Москве ему негде было жить и он уезжал в Ленинград. Он даже, кажется, в Свердловск уже и не поехал с нами. А может быть, и поехал – не помню. Но он уже доигрывал, и я с ним, может быть, проработал всего несколько дней. Я согласился и перешёл туда. Это было 9 февраля 1962 года. Я помню приказ: мы с Володей Высоцким были зачислены в Театр миниатюр одним приказом. Я эту дату хорошо помню, потому что это решительный шаг для актёра – перейти в другой театр и проработать там потом тридцать лет. Никто не верил, что я могу уйти от Завадского в МНТМ. Я очень много играл в Моссовете… Даже играл Митрофанушку в «Недоросле». Меня увидела в каком-то спектакле режиссёр Нина Абрамовна Городецкая, которая при Полякове работала в то время. Они искали актёра-комика на замену Лемке. Она переговорила со мной. А я ответил, что, мол, спасибо за приглашение, но не знаю, что есть такой театр. И они меня пригласили посмотреть спектакль в Дом Железнодорожников что на Комсомольской площади. На сцене как раз был Лемке.
           Андрей Петрович Тутышкин ставил тогда в МНТМ спектакль «О времена, о нравы…» Он очень известный актёр и режиссёр. Он играл с Орловой в фильме «Волга-Волга», поставил много спектаклей у Райкина. А главреж Поляков заведовал у Райкина литературной частью в своё время. И он меня взял чуть ли не на главную роль в «Гастроли Рычалова». Артистов в театре было мало: восемь ребят и семь девочек – вот и вся труппа. Я спросил у Полякова:
           — Вы, я слышал, ещё какого-то артиста берёте?
           — Да-да, ещё одного берём, — молодой артист из театра им.Пушкина. Высоцкий играл у Равенских до этого.
           — А он артист какого плана?
           — С гитарой.
           Поляков был писателем, но не был театрально-профессиональным человеком. И видимо из-за этого он очень прислушивался к чужому мнению. За Высоцкого просил Саша Кузнецов и ещё кто-то… Поляков не знал точно, кого он берёт… Будет петь – и этого достаточно. А я Володю до этого не знал.
           По своему плану, по воспитанию Поляков был очень далёким от Высоцкого. Уличные песни Высоцкого производили на него впечатление чего-то чужого. Они были совершенно разные люди. И Театр миниатюр был для Володи чужим. Здесь царствовал комизм. Лёва Лемке был царственным актёром этого театра. Высоцкий же для Полякова был вроде есенинского хулигана, поэтому Поляков и ролей никаких ему не давал. Да у Высоцкого и времени не было там преуспеть, он ведь только-только туда пришёл и не успел раскрыться. Может быть, позднее Володя нашёл бы там своё место…
           Познакомились, немножко порепетировали. Одну репетицию я помню очень хорошо. Я – в главной роли помрежа в «Гастролях Рычалова», а Володя играет кого-то из моего окружения – шуана. Я репетирую, читаю текст. Тутышкин был очень ко мне придирчив на этой репетиции, буквально заклевал меня своими замечаниями. Мы с Высоцким, как новички, сидели рядом, и он толкает меня локтём: «Не слушай его, не слушай. Ты гениально репетируешь! Не обращай внимания». Мы тогда делали первые шаги, а Тутышкин был уже известнейшим человеком. Правда, потом Андрей Петрович перенял весь рисунок роли, который я предлагал на той первой репетиции.
           В театре до нас и при нас работали: Зиновий Высоковский, Марк Захаров, Марина Полбенцева — из известных актёров. Мы же с Володей – новички, и на сцену мы должны были выйти только в Свердловске.
           И мы сразу же поехали на гастроли в Свердловск. Ехали в купе, немножко выпили. Стали знакомиться друг с другом как бы в домашней обстановке. Когда я выпил, а Высоцкий достал гитару с целью что-то самому спеть, я у него эту гитару отобрал и за весь вечер не дал ему произнести ни слова, ни одной ноты! Сейчас это смешно.
           В Свердловске нас с ним как новеньких поселили в одном номере. Володя мне утром сказал: «Ты вчера много пел блатных песен, но одна там была настоящая воровская: «Вспоминая тихий вечер мая и цветов душистых аромат, дорогуша часто вспоминает, бывший уркаган теперь солдат». Не знаю, откуда он это знал, я сам не интересовался авторством этой песни.
           Мы все выпивали, а Володя не пил ни капли. Как мы его ни уговаривали, он всё равно не пил. Потом выяснилось, что человек он пьющий, но пить ему нельзя. И однажды мы его всё же уговорили, и он напился. Полякова в это время не было, т.к. он уехал в Москву. А нас уже ввели в старые спектакли на маленькие роли. Мы шли всей толпой на спектакль. Володя не мог идти, он просто падал в гостинице. Тогда мы его взяли на руки, вытащили на улицу, на мороз, сняли с него шапку и стали ему уши тереть снегом… думали таким образом как-то довести его до «игровой» кондиции, чтобы он мог выйти на сцену. И головой его в сугроб окунали, и снова уши тёрли… Честно говоря, не помню, чем это кончилось… По-моему, он так и не пришёл в нужную форму. Через несколько дней приехал Поляков, и ему тут же доложили, что Высоцкий не явился на спектакль. Поскольку Володя для Полякова оставался чужим, он, никого не слушая, отчислил его. Не помню, дал ли он ему доиграть гастроли? Или же отправил в Москву?
           Месяца через два-три он опять пришёл к нам в театр, потому что он никуда не мог устроиться работать. Собралось трое-четверо ребят и пошли к Полякову просить за Володю: «Хороший парень, хороший артист, но так уж получилось… давайте вернём…» Мы уговаривали Полякова, но он его не взял. Подробностей я не помню.
           Лев ЧЕРНЯК: В письме своей жене Высоцкий из Свердловска пишет (письмо от 20.02.62): «Поселили в гостинице «Большой Урал» в маленький номер с мизерными удобствами и с новым артистом Рудиным (бывший Зильберштейн)».
           Р.Р.: Кто такой Зильберштейн – я не знаю. Моя фамилия – Айзеншток. Почему же он меня так назвал?
           Л.Ч.: А вот из следующего письма (письмо от 23.02.62): «Сосед мой – Рудин, как оказалось, пьесу пишет. Как Чехов, по 4 строчки в день. Утром мне эти строчки читает и сам глупо хихикает. Сегодня, например, разбудил и говорит: «Смотри, какой удачный диалог… Она. Он обязательно уйдёт от Ольги! Он. – Нет! При ней заложником – его сын!» Я со сна бываю злой, а при таком диалоге… Говорю: «Ты напиши: «При ней заложником его сукин сын!» Обиделся. Говорит: «Я тебя держал за интеллигентного человека». Ещё пишет басни, но… пока не читал».
           Р.Р.: Честно говоря, не помню, чтобы я такое писал… Что Володя имел в виду? Я всё время писал, но не прозу. В театре многие писали пьески – и Высоковский, и Марк Захаров… Я помню, что Володя в номере что-то писал. Я приходил в номер пьяненький, — а он что-то пишет. Ну пишет и пишет… тогда к этому серьёзно никто не относился. И к себе я тоже никогда серьёзно не относился.
           Володя, кстати, с нами в компаниях не собирался. Я всё удивлялся: ну ладно, сам не пьёшь, — так хоть с ребятами посиди. Я по себе судил: могу выпить, могу не пить – как захочу. А он не мог так! Но я ведь этого не знал… А он себя знал (что он не удержится и его опять выгонят из театра). Так, как было и в театре Пушкина с ним: стоит ему выпить, — и он неудержим!
           Л.Ч.: Из письма (от 04.03.62): «…хотят инсценировать мою «Татуировку». Сделать пародию на псевдолирику и псевдо же блатнянку. Я буду петь, а в это время будут играть то, что там есть…»
           Р.Р.: Не помню такого.
           Л.Ч.: Мне Кузнецов рассказал, что Высоцкий написал прощальную песню в связи со своим уходом из театра…
           Р.Р.: Тоже ничего не знаю об этом. Но в театре он пел постоянно. У нас был радист, Марат Павлов, у которого был «Днепр». Его мать была актрисой театра Советской Армии, но фамилия у неё была не Павлова. Он Володю записывал тогда ещё! А Володе это нравилось, он таким образом себя раскручивал, т.е. популяризировал. А когда песни Высоцкого начали уже звучать, этот Марат стал продавать эти записи.
           Бывало, что уже впоследствии Володя заходил к нам в театр на репетиции. Как-то мы репетировали «Кабачок» в клубе на Тверском бульваре (следующее здание за Театром сатиры), и он заезжал к кому-то из актёров за лекарствами. Кажется, к Высоковскому. Были ещё какие-то встречи… Однажды я встретил его с Севой Абдуловым на Тверской: оба перебитые, все в бинтах. Они сказали, что вместе попали в автомобильную аварию. Не помню, что именно у них было перевязано. Но это было не раз: почти всегда, когда я их видел вместе, у них обязательно были какие-либо увечья. Они объясняли это тем, что они снова попали в аварию.
           А через какое-то время Высоцкий стал набирать силу и популярность. Как-то мы с ним встретились в ВТО, сидели за соседними столиками – рядом и напротив. Он был со своей компанией, в которой был, кажется и Сева. Володя был совершенно трезвый. И я, глядя на него, думал о том, что ведь он же мог и потеряться, и спиться… но нет же! Выскочил! Где же тот Володя Высоцкий, с которым мы жили в номере? Теперь он уже — как Пушкин! И, видимо, я ТАК на него смотрел, что минут через двадцать он повернулся ко мне и довольно громко произнёс: «Интересно ты на меня смотришь!» — он тоже понял, о чём я думал в тот момент.

Отдельная благодарность Н.Силкину за компьютерную помощь.