Всеволод ЧУБУКОВ

ПОСМЕРТНАЯ МАСКА ПОЭТА

           Любовь Высоцкого к Пушкину бесспорна. Марина Влади об этом рассказывала в своей книге. Но тот факт, что у Владимира Семеновича была посмертная маска Александра Сергеевича Пушкина, поверг в шок многих пушкинистов и коллекционеров исторических редкостей, у которых таковой не имелось…

           С января 1839 года, в том числе и в России, начал входить в практику изобретенный Луи Жаком Манде Дагером и Жозефом Нисефором Ньепсом способ получения изображений - прототип будущей фотографии. Двумя годами раньше на дуэли погиб А.С.Пушкин. Поэтому посмертная маска поэта является единственным подлинным свидетельством строения его лица. Все скульпторы и художники, обращавшиеся в своем творчестве к пушкинской теме, были вынуждены внимательнейшим образом изучать ее. Они постоянно будут возвращаться к ней впредь.
           После рокового выстрела Дантеса в конце дня 27 января (по старому стилю) 1837 года смертельно раненому Пушкину в нестерпимых мучениях и страданиях оставалось жить чуть более сорока пяти часов. Последний вздох поэта видели В.А.Жуковский, П.А.Вяземский, В.И.Даль, К.К.Данзас, доктор В.Т.Адреевский (это он закрыл Пушкину глаза) и сестра милосердия (ее имя не установлено).
           Более двух недель после этих событий Жуковский не мог взять перо в руки и написать в Москву отцу поэта. Все же 15 февраля собрался с силами и начал это полное скорби письмо: «Я не имел духу писать к тебе, мой бедный Сергей Львович. Что я мог тебе сказать, угнетенный нашим общим несчастием, которое упало на нас, как обвал, и всех раздавило? <...> Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха; но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением <...> Мы долго стояли над ним молча, не шевелясь, не смея нарушить великого таинства смерти, которое совершилось перед нами во всей умилительной святыне своей. Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти <...> Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон, не покой! <...> никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти <...> К счастию, я вспомнил вовремя, что надобно с него снять маску. Это было исполнено немедленно; черты его еще не успели измениться...».
           Изготовление гипсовых слепков с лиц умерших своими корнями уходит в седые глубины веков. Еще до римлян на Апеннинском полуострове в первом тысячелетии до н. э. с развитой цивилизацией обитало ныне давно исчезнувшее племя этрусков, уже имевшее обычай снимать маски с умерших, что явилось одним из источников высокого портретного искусства римских скульпторов. Этот особый, самый реалистический жанр изобразительного творчества распространился по странам Европы и дошел до России.
           Скульптор, снимавший маску, как правило, работал вдвоем с мастером-формовщиком, готовившим горячий раствор алебастра и наносивший его на лицо умершего. Но сначала ваятель определял контуры будущей маски, накладывал на лицо «слой помады» особого состава. После затвердения алебастра снимал маску-негатив, по которой изготавливал в основном не более полутора десятков масок-позитивов. Скульпторам известно, что последний позитив всегда получается наихудшим, поэтому они не прибегали к чрезмерному увеличению их числа.
           До последнего времени существовало мнение, что с лица Пушкина было снято две маски: первая ? по инициативе В.А.Жуковского, сразу же после смерти поэта, и вторая ? по заказу П.А.Плетнева, на следующий день. На самом деле была снята одна маска ? в первый день, 29 января.
           За скульптором Василий Андреевич послал Плетнева, который «случайно встретил Ф.П.Толстого», тот «перебежал через Неву <...> за литейщиком Балиным, который тогда жил против ворот Академии по 4-й линии, и отправил его снимать маску с Пушкина <...>». Сам же Плетнев «тотчас отправился к Гальбергу», считавшемуся «скульптором мечтательной красоты, спокойствия и объективности, первым ваятелем России». Так что на Мойку они оба прибыли почти в одно время.
           Самуилу Ивановичу Гальбергу Жуковский заказал маски так называемого первого отлива, и, получив их, разослал родным и самым близким друзьям поэта. Их имели С.Л.Пушкин (отец поэта), Е.М.Хитрово (дочь М.И.Кутузова), П.В.Нащокин, Е.А.Баратынский, П.А.Осипова, В.И.Даль, М.П.Погодин, С.П.Шевырев, К.П.Брюллов, В.П.Горчаков (кишиневский друг поэта), К.К.Данзас (две маски). Себе Василий Андреевич, надо полагать, оставил самый лучший экземпляр. По семейному преданию, в потертом футляре с бархатом она «сопровождала его во всех жизненных странствиях». После смерти Жуковского маска перешла в собственность к его сыну Павлу Васильевичу, а затем в собрание его друга, парижского коллекционера и книголюба А.Ф.Отто (Онегина). Александр Федорович взял новую фамилию в знак глубокого преклонения перед гением Пушкина. Он снял с маски несколько копий и отправил их во многие российские университеты и Императорскую Академию наук. В 1909 году свою богатейшую коллекцию он завещал высшему научному заведению России. Таким образом, на сегодняшний день считалось, что было известно тринадцать масок первого отлива.
           В делах Российского государственного исторического архива в С.-Петербурге автору этих строк удалось разыскать ранее неизвестное письмо внука светлейшего князя А.М.Горчакова Александра Константиновича своему другу П.С.Шереметеву, датированное 29 июля 1899 г. В частности, о маске он писал: «...Я вынул из шкапа хранящуюся у меня драгоценность и чуть что не заплакал, глядя на нее <...> говорит она много тому, кто любит Пушкина, и тому, кто <...> почувствовал его полные жизни, кипучей жизни и чувства стихи, из которых каждый возьмет на столько, насколько в нем хватает пружины <...> У меня шестая. Хранилась маска сначала у бабушки Горчаковой, затем у дяди, по смерти бабушки, затем у отца и теперь она у меня: черты лица изображают муку <...> выражение рта полно горечи и спокойствия, но лоб как будто по прежнему высокий и гордый, полный духа и вдохновений <...> не могу смотреть на нее без давящего грудь чувства...»
           Ныне, после найденного письма, стало известно, что масок первого отлива оказалось четырнадцать. Сколько их было еще  -  неизвестно. Зато известно другое: сегодня таких масок осталось всего пять: Жуковского и Хитрово хранятся во Всероссийском музее А.С.Пушкина в С.-Петербурге, на Мойке, 12; Осиповой ? в библиотеке Тартусского университета; Даля ? в Оренбургском областном краеведческом музее и с большой долей вероятности отца поэта ? в Государственном музее А.С.Пушкина в Москве, на Пречистенке, 12.
           Вот что 28 января 1917 года об одной из них писал И.Е.Репин: «Она так изящна по своим чертам и пластике, так красивы эти благородные кости, такой страстью полно было это в высшей степени подвижное лицо <...> врожденного благородства и гениального ума. Огонь больших глаз ? вот где горел светильник его таланта. Изящный лоб, оформленный работой гения, ? вот присутствие того высшего разума, который руководил им, открывая миру божественные идеи».
           Позже с масок первого отлива были сделаны десятки, если не сотни копий, но все они по художественному исполнению и исторической значимости значительно уступают оригиналам, но и они в наше время весьма редки.
           Снятую маску Гальберг взял за основу при лепке бюста поэта. Уже в июле 1837 года он был готов. Пресса отметила высокое мастерство скульптора, что несомненно послужило отливке небольших бюстов и продаже их «по особой подписке по 50 руб. ассигнациями». В эти дни в магазины поступили и литографии «с портрета поэта работы О.А.Кипренского по цене 5 рублей за штуку».
           И еще. На юбилейных выставках 1899 года в Москве и Петербурге впервые экспонировались маски, отлитые из бронзы. Выполнены они были в парижской мастерской выпускника Императорской Академии художеств, отмеченного за успехи в обучении тремя золотыми и двумя серебряными медалями, Василия Тильмановича Громме, с 1867 года постоянно жившего во Франции. Ныне обе хранятся в Петербурге: одна в Пушкинском Доме, а вторая, возможно, в Государственной публичной библиотеке имени М.Е.Салтыква-Щедрина. Других сведений об этих масках обнаружено не было.
           Однако вернемся к 1837 году. Помимо маски, созданной С.И.Гальбергом в день кончины поэта при участии мастера-формовщика, тогда же появились гипсовые слепки посмертной маски «с приделанными к ним волосами до половины головы, работы Палацци, которые продавались по 15 руб.». Также они распространялись и в рамке на голубом фоне под стеклом. По всей видимости, их выпуск и послужил к утверждению мнения о якобы второй маске, снятой 30 января.
           Исследованием этой загадки занялась ведущий научный сотрудник московского музея на Пречистенке Е.В.Павлова, известный знаток иконографии поэта. В музей такая маска поступила в 1983 году. На основании кропотливых, многосторонних научных изысканий подтверждена ее датировка 1837 годом, а автором оказался Полиевкт Балин, тот самый формовщик первой маски. Хранилась она у его потомков, затем у друга семьи Балиных архитектора Е.И.Еремеева. Екатерина Всеволодовна считает, что эту маску «можно признать самостоятельным произведением и условно отнести к первой попытке изображения Пушкина в скульптуре».
           Отчество Полиевкта Балина установить не удалось. Это и понятно: он был простым крестьянином и формовщиком-лепщиком самоучкой. Образования не получил. Однако некоторые сведения о нем все же были отысканы. Оказалось, что формовщиков Балиных было три брата. Кроме наиболее способного, бывшего «исправнее и осторожнее в работе» Полиевкта, ныне стали известны Евстафий и Киприан. Еще в 1830 году Полиевкт снял форму с модели памятника Минину и Пожарскому, отлил из гипса бюст императрицы Марии Федоровны, матери Николая I, и 9 января 1831 года подарил его 35-летнему самодержцу, получив за его исполнение 100 рублей. Балин также работал и в камне ? в 1830 году вырубил «резную декоративную деталь из мрамора дверного наличника Исаакиевского собора».
           А что Палацци? В Петербурге «антикварий» Луи Палацци был владельцем частной галереи, располагавшейся на углу Большой Морской и Кирпичного переулка, что поблизости от Невского проспекта. Там он проводил аукционы по продаже картин и скульптурных произведений. Покупал и вновь их продавал.
           Одним словом, русский Полиевкт Балин был автором и исполнителем своих работ, о части которых разговор шел выше, передавал их итальянцу Луи Палацци, а тот их реализовывал. Видимо, такой ход событий нуждавшегося в средствах к существованию Балина устраивал: у него появился дополнительный заработок.
           К сожалению, о мастере-формовщике больше ничего отыскать не удалось, также осталось неизвестным и количество изготовленных или проданных масок, автором которых он сегодня по праву считается.
           У Высоцкого есть строки:

Я не успел произнести: «К барьеру!» -
А я за залп в Дантеса все отдам.

           Эти две строки о многом – о Пушкине, о любви к нему, о самом Высоцком!
           Пушкин прошел через всю жизнь Владимира Высоцкого – до его последней роли - Дон Гуана в «Маленьких трагедиях». Михаил Швейцер с печалью заметил: «Мы какие-то несчастные люди: снимаем уходящих людей <...> последнюю роль Володи – Дон Гуана <...> Ну, в ней он хоть попрощался со всеми пушкинской строкой».

           На снимках: Посмертная маска поэта первого отлива, принадлежавшая В.А.Жуковскому, хранящаяся во Всероссийском музее А.С.Пушкина в Петербурге, на Мойке, 12, скульптор С.И.Гальберг (именно с такой маски и была сделана копия, лежавшая на письменном столе Владимира Высоцкого); посмертная маска поэта (с волосами), хранящаяся в Государственном музее А.С.Пушкина в Москве, на Пречистенке, 12, автор П.Балин.