Валентин БЕРЕСТОВ

ЛЕСТНИЦА ЧУВСТВ
(Начало в № 4-6”99)

2.

           Эту песню очень легко читать вслух, словно создана она для чтения, а не для пения. А лестница чувств в ней сочетается с сюжетом, что характерно для произведений самого Пушкина. Сначала — сюжет:

Уродился я несчастлив, бесталанлив:
Приневолили меня, малешенька, женили;
Молода была жена, я глупенек,
Стал я молодцем — жена стала старенька.
Полюбилась мне молодка молодая,
Иссушила моё сердце ретивое.
Как вечор меня молодка огорчила,
Мне несносную насмешку насмеяла:
Отступися, — мне сказала, — отвяжися,
У тебя своя жена, с ней и целуйся!

           Участь героя незавидная: женили его, может, и на красавице, да не в пору. Вырос, а жена постарела. Полюбил молодую, а та отсылает его к постылой жене. Этот сюжет изложен размером, близким к размеру «Песен западных славян» или «Сказки о рыбаке и рыбке». Там встречаются строки такой длины, например, «Я неволен, как на привязи собака» или «Здравствуй, барыня-сударыня дворянка!»
           А дальше — переключение ритма, вместо женских окончаний строк — мужские и гипердактилические: переключение плана от семейной песни к удалой, бурлацкой, разбойничьей; переключение времён глагола — от прошедшего к настоящему. И наконец переход от чёткого реалистического сюжета к сюжетной ситуации, которая скорее грезится герою песни, чем происходит наяву:

Во бору ли во сыром ли стук-треск:
Бурлачки сосну подрубливают,
Подрубливают, поваливают;
Из сыра бора по лугу волокут,
По крутому бережку покатывают,
Середь лодочки устанавливают,
Тонкий парус навешивают,
Уплывают вниз по Волге по реке.

           И — возвращение к первоначальному размеру (шестистопный хорей), но уже насыщенному внутренними рифмами и интонациями горячей мольбы:

— Вы постойте, добры молодцы, погодите,
Вы с собой меня возьмите, посадите,
Разлучите с опостылой со женою.

           Вот каким, оказывается, может быть выход из «неволи браков»! Побег, вольница...
           «Стал я молодцем — жена стала старенька» и «тонкий парус навешивают» — этого не только не споёшь на один народный мотив, но и не прочтёшь в одном ритме, в одном ключе. Песня, какую заведомо нельзя спеть, каким образом она оказалась среди записей Пушкина, а не среди его сочинений?
           Занявшись историей вопроса, я обнаружил, что нечаянно нашёл ответ на так называемую «загадку Пушкина».
           В 1833 году Пушкин передал Киреевскому свои записи народных песен и, по словам Ф.Буслаева, предложил ему «когда-нибудь от нечего делать» разобраться, «которые поёт народ», а которые «смастерил» он сам, Пушкин. А по свидетельству П.Бартенёва, поэт ещё до передачи песен предупредил: «Там есть одна моя, угадайте». Киреевский не угадал. Буслаеву он сказал, что не сладил с задачей и в книге «песни Пушкина пойдут за народные». А позже, при встрече с Бартенёвым, Киреевский уже думал, что Пушкин пошутил, «ибо ничего поддельного не нашёл в песнях этих».

Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!

           Загадка Пушкина решалась так же просто, как загадка Сфинкса, которую разгадал хитрый Эдип! Помните её? «Кто утром ходит на четырёх ногах, днём на двух, вечером на трёх?» Сколько путников упало в пропасть, не догадавшись, что каждый из них и был ответом на загадку. Ведь каждый в детстве ползал на четвереньках, а в старости ему пришлось бы опираться на палку.
           Киреевский недаром заподозрил в загадке подвох. И не зря Пушкин, формулируя условия задачи, начал легкомысленным «когда-нибудь от нечего делать».
           Ответом на загадку Пушкина была сама переданная им пачка записей. Это из них поэт смастерил песню, которую народ не мог бы спеть, раз её нельзя положить на какой-то один мотив. Учёные, как я убедился, искали песню, не похожую ни на какую другую, а она была похожа на все песни сразу.
           Из трагической песни про то, как жена мужа убила, Пушкин взял зачин:

Ты талан ли мой, талан лихой
Или участь моя горькая!
На роду ли мне так написано?

           Вот вам и «Уродился я несчастлив, бесталанлив», формула, известная и по другим песням, например: «Разнесчастлив, бесталанлив король Прусский уродился» (разбили и сами жалеют!).
           Из «Плясовой» взята сюжетная ситуация «малешенька женили». Слово «малешенька» употреблено неточно. Народ в игровых песнях дразнит незадачливого мужа-малолетку:

Я у матушки малешенек родился,
Я у батюшки глупешенек женился.

           Женили «глупешенька» (недоросля, а не «малешенька», то есть новорожденного или недоноска). И вот к чему это приводило:

Я возьму мужа за ручку,
Брошу на постелю. Лежи, муже, тута,
Поколь схожу кнута.

           Вот вам «молода была жена, я глупенек».
           Ещё одна песня, переданная Киреевскому, — «Я вечор, вечор добрый молодец». Сударушка говорит молодцу «грубое словечко»: «Ты отстань, отстань, добрый молодец». Вот откуда и «вечор», и «отступися»!
           Из песни «Как по сёлам спят» (её нашёл в 1955 году, разбирая архив Киреевского, П.Д.Ухов и даже счёл ответом на «загадку Пушкина») берётся озорное: «У тебя (...) своя жена». Заметим, что на первые 10 стихов песни потребовался материал по меньшей мере из четырёх песен. Да и то в фольклоре не нашлось песни с сюжетной ситуацией: «Стал я молодцем, жена стала старенька». В песнях об этом не поют.
           В той же «Как по сёлам спят» Пушкину полюбились строки:

Он в окошечки посматривает,
Посматривает, поговаривает.

           Из них он «смастерил»:

Бурлачки сосну подрубливают,
Подрубливают, поваливают, —

чем определяется тон второй, удалой, части песни-»загадки». Для неё поэт из переданной учёному песни «Ах ты, молодость, моя молодость» берёт корабль с тонкими парусами, который разлучит молодца и с женой, и с молодкой, со всей роковой путаницей его жизни. И если уж в народной песне упомянуты «новые плотнички, корабельщики», то почему бы не изобразить, как они строят корабль? В ход пошли и другие расхожие песенные образы, отлично знакомые Киреевскому: «иссушила моё сердце ретивое», «насмеять насмешку», «молодка молодая» и просьба к удальцам взять героя песни с собой, так похожая на подобные обращения в народной песне:

На корабликах удалые добрые молодцы,
Добрые молодцы, все разбойнички.
Мы вскрикнем-взгаркнем громким голосом:
«Возьмите нас, братцы, во товарищи».

           Почти у каждого стиха есть аналогии в народных песнях, но целое с его сменой ритмов и эпизодов аналогий в них не имеет. Тут использованы три самостоятельных песенных цикла: 1) игровые, хороводные, 2) протяжные, семейные, 3) удалые. Поэт свёл множество песен в одно, как он сделал это со сказками в прологе к «Руслану и Людмиле». Сказки сошлись на лукоморье, песни — на волжской излуке.
           У народа песни про мужей-малолеток — игровые «дразнилки». У Пушкина оба стиха, взятые из этих песен, так же печальны, как стихи про молодца, молодку и постылую жену. Печален и отрывок, написанный Пушкиным в 1828 году:

Уродился я бедный недоносок,
С глупых лет брожу я сиротою;
Недорослем меня бедного женили:
Новая семья не полюбила,
Сударыня жена не приласкала.

           Это голос мужчины, с болью вспоминающего детство. А в народе от лица мальчика то же самое пел издевательский женский голос:

Недоноска меня матушка родила,
Недоростка меня матушка женила.

           Пушкин устранил рифмы «недоноска-недоростка», «родили-женили», переменив падежи и порядки слов. Так из народного рифмованного стиха возник белый стих, каким будут написаны «Песни западных славян». Стих «С глупых лет брожу я сиротою» близок стиху про Волгу в «Песнях о Стеньке Разине: «С глупых лет меня ты воспоила». Видимо, и тут всё шло к вольным удальцам.
           Отрывок, написанный за четыре года до передачи песен Киреевскому, это как бы черновик стихов «Уродился я...». Пушкин заменил зачин про «бедного недоноска» более мужественным, обобщающим и традиционным: «Уродился я несчастлив, бесталанлив», сжал эпизод с мужем-малолеткой до двух строк и взял куда более типичную судьбу. Ведь в отрывке мальчик-сирота попадает в дом взрослой женщины, а в жизни всё было наоборот: родители мальчика женили его на взрослой девушке, чтобы в их доме появилась новая работница.
           Оспаривая авторство Пушкина, исследователи считают «Уродился я...» народной песней, из которой Пушкин взял материал для отрывка «Уродился я бедный недоносок». Песню «Уродился я...» они считают вариантом многочисленных народных песен про недоноска-недоростка, не обращая внимания на то, что этим песням здесь соответствуют только две строки. Ведь дальше в песнях про мужей-малолеток жена то спихивает мужа с кровати и тот жалуется матери, что у него «стала ноженька болеть», то заманивает его в лес по ягоды, привязывает к дереву, а потом, когда бедняге «комарики все ножки проточили», спрашивает: «Будешь, негодяй, пускать меня в гости?» А тот отвечает: «Государыня жена, ступай хотя вовсе».
           Уж если считать «Уродился я...» вариантом народной песни, то это скорее будет песня про молодца, молодку и постылую жену. Но никто не обратил внимания на молодку, пожалевшую свою горемычную соперницу. А ведь Пушкин и ей собрался посвятить стихи в народном духе, начав их такими словами:

Друг сердечный мне намедни говорил:
По тебе я, красна девица, изныл,
На жену свою взглянуть я не хочу —
А я всё-таки...

           Всё-таки, как мы видели, ответит возлюбленному: «У тебя своя жена, с ней и целуйся».
           Песня «Уродился я...» связана с обоими отрывками. Так же, как с темой волжской вольницы в «Песнях о Стеньке Разине» (1826 год). Задолго до передачи песен поэт уже нашёл у народа и сам по отдельности набросал то, что составит три части его «загадки»: муж-малолетка, совестливая молодка, мечта о воле. Осталось лишь выстроить единую судьбу. Тут Пушкину-поэту помог Пушкин-публицист.
           По пути в Арзрум (1829 год) Пушкин спросил казаков, всё ли у них в доме благополучно, услышал про измены, про побои, начал доискиваться до причин: «Каких лет у вас женят?». Узнав, что четырнадцати, произнёс как бы в песенном ритме: «Слишком рано, муж не сладит с женою». Мужья, как оказалось, обречены на измены жёнам, а жёны — мужьям.
           «Стал я молодцем — жена стала старенька» — такого стиха не найдёшь в народных песнях. Это вывод из исследования нравов, предпринятого поэтом. «Мужчины женивались обыкновенно, — сказано в «Истории села Горюхина» (1830 год), — на тринадцатом году на девицах двадцатилетних. Жёны били своих мужей в течение четырёх или пяти лет. После чего мужья уже начинали бить жён; и таким образом, оба пола имели своё время власти, и равновесие было соблюдено».
           Дворянских мальчиков не женили на взрослых барышнях. Но «неволя браков» (пушкинская формула) не пощадила и это сословие. В год передачи песен писался «Дубровский». «Бедная, бедная моя участь», — слова Владимира о предстоящем браке Маши со стариком князем. «Вы были приневолены», — атаман останавливает свадебную карету. Вот вам и «Уродился я несчастлив» и «приневолили»! И выход тот же: дочь Троекурова, в ужасе перед неволей брака, чуть не стала атаманшей у разбойников.
           Зачем Пушкин разыграл Киреевского, коли предмет столь серьёзен? Хотел ли поэт подшутить над учёным, как Гёте над Гердером, когда вместе с записями немецких песен вручил знатоку своего «Фульского короля» и «Дикую розу»? Но ведь и Пушкин мог дать Киреевскому, скажем, прелестную песню из «Русалки» — «По камушкам, по жёлтому песочку». Но взял из неё лишь интонацию:

Как вечор у нас красна девица топилась,
Утопая, мила друга проклинала.

           Взял у отвергнутой, отдал отвергающей:

Как вечор меня молодка огорчила,
Мне несносную насмешку насмеяла.

           Можно было дать Киреевскому «Песни о Стеньке Разине». Не угадал бы! Несколько поколений учёных считали их фольклором.
           Дело, наверное, вот в чём. Раз уж «отличительной чертой во нравах русского народа» поэт счёл «несчастие жизни семейственной», сославшись на народные песни, то он пожелал изменить эти нравы. Жалоб «красавицы, выданной замуж насильно» в любом песеннике нашлось бы сколько угодно. А вот другая тема, «упрёки молодого мужа постылой жене», мужская доля, могла бы пройти мимо сознания читателей, принадлежащих к образованному слою.
           Вот почему поэт собрал в одну необычную подборку (это отметила в 1953 году Т.Акимова) столько песен на эту тему. И вдобавок сам «смастерил» обобщающую песню, где несчастны все: и мальчик, и девушка, выданная насильно, и молодец, и его постаревшая жена, мать его детей, и возлюбленная, и её немилый муж, если та замужем. В одной судьбе — беда целого народа. А выход? Вольница, чуть ли не бунт. Этим он пугает и общество, и правительство.
           «Неволя браков — давнее зло». Определив его причины, поэт жаждет их устранить: «Недавно правительство обратило внимание на лета вступающих в брак, — пишет он в 1835 году. — Это уже шаг к улучшению». Но «крестьянские семейства нуждаются в работницах», вот и женят малолеток.
           В 1834 году, уже после того как песня «Уродился я...» надолго осела в архиве Киреевского, Пушкин в своей поэзии вернулся к её сюжету. Вновь ранняя женитьба, потом любовь к красной девице, разлука с любимой, мечта о воле... Своего «Соловья» Пушкин нашёл в сборнике сербских песен. Но там герой жалеет, что до сих пор не женат. А в переводе:

Как уж первая забота —
Рано молодца женили.

           Но вместо лодки на просторе он согласен на совсем другую ладью и другой простор:

Вы копайте мне могилу
Во поле, поле широком.

           Сюжет песни, переданной Киреевскому, нашёл-таки совершенное художественное выражение. Теперь уже «Уродился...» как бы черновой набросок для «Соловья».
           Как мы видели, П.В.Киреевский всё же понял, что Пушкин подшутил над ним, но не догадался, в чём состояла шутка. Это не был розыгрыш, как у Гёте с Гердером или как вышло у Мериме с Пушкиным. Поэт был настолько уверен в своём владении народным стихом и знании народной жизни, что весело предупредил Киреевского, какие именно вольности в обращении с этим стихом он себе позволил. Отрывка «Уродился я бедный недоносок», найденного лишь в 1912 году, Киреевский не знал.
           Зато пушкинист Н.О.Лернер, изучая в архиве Киреевского копию пушкинской записи «Уродился я...», сразу вспомнил беднягу «недоноска». А заодно припомнил и «рано молодца женили», и «Историю села Горюхина», и «неволю браков». Песня вошла в собрание сочинений Пушкина (1915 год) с таким примечанием: «По крайней мере первые десять стихов скорее принадлежат Пушкину, чем народу, и, быть может, эта песня из тех, о которых великий поэт говорил великому знатоку: «Разберитесь-ка, которые поёт народ, а которые смастерил я сам».
           Погодите. Великий поэт предлагал великому знатоку заняться этим «когда-нибудь от нечего делать». Но именно эти слова опущены. Фольклористика и пушкинистика стали к тому времени столь серьёзными науками, что никакой шутки, никакого подвоха в пушкинской «загадке» Лернер не посмел и предположить. В статье «Генезис Песен западных славян» Лернера поддержал Б.В.Томашевский: «Десять первых стихов и три последних — результат литературной обработки народной песни». А остальные восемь стихов?
           Пушкин, как мы видели, взял для них интонацию из одной , а ситуацию из другой песни. Но у народа муж с плотниками готов построить корабль, что отвезёт жену «на свою сторону». А здесь у удальцов готовая лодка с готовым парусом. Нет только мачты. Вся картина рубки сосны и установки мачты, в сущности, развёрнутая метафора. Она передаёт душевное состояние героя.
           Тут поэт создаёт нечто абсолютно народное, но фольклору не известное. Вот смысл небывалой пушкинской метафоры: «Найдите меня в людском множестве, как нашли в бору одну-единственную сосну, и я послужу вам, как эта сосна, ставшая мачтой». Вот что и сторонники, и противники пушкинского авторства, не задумываясь, не ссылаясь на какую-то определённую песню, безоговорочно считали народным!
           Ритм, звуковая игра здесь разработаны так, что в этих «бору ли-бурл-рубл» слышится, как бурлят волны, как рубят топоры. А записав одну из строк лесенкой:

Из сыра
           бора
                      по лугу
                                 волокут, —

попадаем в XX век к Хлебникову и Маяковскому. И всё это написано как бы шутя, играючи.
           Но шутка вместе с записью Буслаева была отвергнута. Постановили верить лишь Бартенёву: «Там есть одна моя, угадайте». Загадка обрела категоричность и академическую солидность. «Впредь нужно искать лишь одну, написанную Пушкиным в стиле народных песен», — сказано в сборнике «Рукою Пушкина» (1935 год). Слово «моя» нужно, как нам кажется, понимать в том смысле, что песня была целиком сочинена Пушкиным, а не явилась результатом разного рода переделок и подправок текста подлинно народной песни. Никаких шуток, никаких «смастерил» и «от нечего делать»!
           Поди догадайся, что не одна песня пошла в дело, а много, и что 8 строк, не вызывавших сомнения в их народности, целиком сочинены Пушкиным, а в результате переделок и подправок возникло нечто совершенно новое, небывалое. Проницательная Т.М.Акимова в статье «Пушкин о народных лирических песнях» (1953 год) назвала песню «чрезвычайно народной», то есть народной с избытком, сверх меры. Акимова подошла к самой сути «загадки Пушкина».
           А в 1966 году в статье «Рождение реализма в творчестве Пушкина» наш замечательный пушкинист С.М.Бонди даже восхитился тем, что «до сих пор не могут установить, которая из этих песен написана самим Пушкиным. Так умело «смастерил» Пушкин свою «подделку», так прекрасно овладел он и языком, и стилем, и всем духом народной песни! Можно думать, что для самого Пушкина это был своего рода экзамен, который он блестяще выдержал. Вспомним, что и пушкинские «Три песни о Стеньке Разине» (1826 год) до недавнего времени вызывали сомнения исследователей: написаны ли они самим Пушкиным или представляют собой отредактированные им подлинные народные сочинения».
           Стихи «Уродился я...» до сих пор иногда входят в сборники народных песен с примечанием: «Запись и литературная обработка А.С.Пушкина». Мы видели, что это за «обработка»!
           Согласимся с С.М.Бонди, что экзамен Пушкин блестяще выдержал, датируем «песню» 1833 годом, годом передачи песен Киреевскому, и она встанет рядом со стихами «Сват Иван, как пить мы станем», где тоже использованы строки подлинных народных песен.

(Продолжение следует)